Несчастная дочь Марины Цветаевой

Цветаева была женщиной не только талантливой, но и весьма подверженной верой во всякие символы и имена. С самой юности она приняла решение: отдаст своё сердце тому, кто угадает её любимый камень. В Коктебеле именно Сергей Эфрон подарил Марине сердоликовую бусину, случайно найденную на пляже. Цветаева тут же решила, что именно Эфрон предназначен для неё судьбой. Возвышенная поэтесса также восхитилась созвучию Эфрона с Орфеем — этого персонажа античной мифологии она особенно любила.

В 1912 году пара поженилась и тогда же на свет появилась их дочь Ариадна. Близкие нежно звали её Аля и она оказалась именно той, кто мог родиться в семье творческих людей — вела дневники, с самых ранних лет писала стихи, аргументированно и неглупо высказывала свою точку зрения по многим вопросам. Марина души не чаяла в дочери.

Такая удача с первенцем привела к тому, что Марина уверовала: все дети, рождённые в её союзе с Сергеем будут уникальными. В 1917 году на свет появилась вторая дочь — Ирина. И… Это было разочарование. В отличие от талантливой сестры Ирина была просто обычным ребёнком, которого Марина считала недоразвитым. Настолько, что просто игнорировала её.
Она даже не рассказывала гостям о существовании Ирины. Вера Звягинцева, поэтесса, рассказывала, что как-то раз осталась у Эфронов на ночь и лишь к рассвету заметила, что в кресле лежит младенец, заваленный кучей тряпок.

И если Ариадну Марина растила практически как вундеркинда, то Ириной она практически не занималась.

Марине никогда не диагностировали и даже не предполагал какого-то психического расстройства, но и адекватными её поступки назвать трудно.
Ирина, когда в дом приходили гости, оставалась в пустой комнате в полном одиночестве. Если Ариадна с Мариной уходили на какой-нибудь литературный вечер, то младшая дочь оставалась дома в куче тряпок и привязанная к креслу. Привязывать она её стала, когда вечно голодная Ирина как-то раз съела половину кочана капусты, достав его из шкафа.
Цветаева в доме не убиралась и маленький ребёнок жил в ужасной антисанитарии, мёрз, а многие замечали на её теле следы побоев.
Но это те, кто вообще знали о существовании Ирины. Таких было совсем мало.
Стоит ли удивляться «умственной отсталости» ребёнка, росшего практически как Маугли. А Цветаева, видимо, предполагала, что развитие должно происходить само по себе и с каждым днём всё больше раздражалась на младшую дочь, постоянно сравнивая её со старшей.
Ирина, при этом, всё равно очень любила маму и была счастлива, когда та изредка поднимала её на руки.

В 1919 году Эфрон уехал воевать с Добровольческой армией, а Марина писала о том времени так: «Я больше так не могу жить, кончится плохо». Не было ничего — ни хлеба, ни муки. Марина с детьми питалась картофелем или же ходила на обеды к родственникам и друзьям.

Именно в тот момент Цветаева решилась на страшный шаг: друг посоветовал отдать Ирину и Ариадну в Кунцевский приют на время. Поэтесса своего поступка страшно стыдилась и когда отдавала детей, то запретила им кому-то говорить, что у них есть мама. Им было велено прикинуться сиротами.
Во всё время разлуки Марина писала горькие стихи и все они были посвящены только Ариадне...

Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, — а ты не видишь!
В дверь — звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!

Но при этом Цветаева в приют не приезжала и знать не знала, что же там происходит. Всё поменялось, когда она случайно встретила девочку из приюта, оказавшуюся в Москве. Девочка рассказала Марине, что Ариадна постоянно плачет и всегда грустная. Тут же поэтесса схватила всё, что у неё было дома (сломанная машинка и пустая клетка для белки) и помчалась к дочери.
Разыскала заведующую, стала расспрашивать как же живут «сиротки», которых она привезла. И тут заведующая доставила ей случайную радость: она сказала, что Ирина «определённо дефективный ребёнок» и что её надо отдать в специнтернат. Подтвердились её слова о заурядности младшей дочери.
А вот про Ариадну заведующая рассыпалась в комплиментах. Хорошая, мол, девочка, только уж очень развита, будто ей не семь лет, а уже двенадцать. Также заведующая отметила, что ею явно много занимались.

Цветаева стала постоянно ездить в Кунцево и быстро сообразила, что в приюте у девочек примерно столько же шансов умереть, как если бы она их оставила. Никаких обещанных «врачом» заведения шоколада и риса. Суп был из воды с остатками капусты на дне, а на второе ложечку чечевицы, которую дети ели по одному зёрнышку. Хлеба не давали, помещения не топили, а постельное белье было рваное и грязное. Полы были грязными до черноты. Никаких лекарств, медиков и прогулок, ведь у детей не было тёплой одежды.

Поэтесса стала говорить Ариадне, что вот-вот заберёт её. Младшей дочери она такого не говорила. В своих дневниках она писала об Ирине презрительно, а местами даже с ненавистью. Воспитатели приюта говорили, что двухлетняя Ирочка постоянно кричит от голода, а Цветаева писала в дневнике: «Ирина, которая при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю её гнусность!» Ужасный, гнусный двухлетний ребёнок, мда. Когда сотрудница приюта заметила, что сахар Марина отдаёт только Ариадне и попросила дать хоть половинку Ире, то женщина возмутилась: «Господи! Отнимать у Али!»

Ирину признанную в приюте «дефективной» в приюте не любили. Она каждую ночь ходила в туалет под себя, а горячей воды не было, стирать было трудно. Остальные дети, глядя на воспитателей, тоже стали издеваться и дразнить двухлетнюю малышку. Даже Аля в своих письмах писала про сестру, что она «обделалась» за ночь трижды и «отравляет мне жизнь». Ирина впала в некое состояние, когда стала повторять постоянно одно и то же, могла рухнуть на пол и начать биться головой. Цветаева просто смотрела на неё, не делая попытки поднять.

Обе девочки вскоре тяжело заболели. Ариадна была в лихорадке, кашляла кровью и мучилась от постоянных головных болей. Ирочка не могла ходить и в столовую её относили на руках. В январе 1920 года Цветаева забрала старшую дочь в Москву. А младшая осталась в Кунцевском приюте. Сёстры Сергея Эфрона настаивали, чтобы забрать девочку к себе, но Марина, будучи с ними в ссоре, запретила им это делать.
Уже в феврале того же года Ирина скончалась от голода и дизентерии в приюте. До трёх лет она не дожила два месяца. Марина даже не приехала на похороны, мол, у старшей дочери температура поднялась.

Марина писала письма своим друзьям, что слишком легко относилась к трудностям и переоценила собственную выносливость. Она говорила, что надеялась вылечить Ариадну и вернуться за Ириной, но просто не успела. А вот Ариадне она говорила совсем другое: «Пойми, что я спасла из двух — тебя, двух не смогла. Тебя выбрала… Ты выжила за счет Ирины».
Страшный поступок, после которого сложно назвать Марину Цветаеву матерью. Если не могла прокормить обеих, то могла бы отдать младшую дочь сёстрам Эфрона.
В 1925 году у Марины Цветаевой родился сын Георгий. Всё время после гибели Ирины Цветаева старательно убеждала себя в том, что на самом деле не хотела смерти дочери. И даже перекладывала часть ответственности на сестёр Эфрона, что они не настояли и вообще были «бесчеловечны» по отношению к детям. В практически сама поверила в этот бред, убедив в этом Сергея Эфрона. Из-за этого он долгое время не общался с родственницами и только позже узнал всю правду.

После рождения сына поэтесса немного отвлеклась от своих мыслей об Ирине, умершей от голода в приюте. Но, скорее всего, судьба младшей дочери всё равно изъедала Цветаеву изнутри: нелюбимая, брошенная, ненужная. Мысли об этом не давали Цветаевой покоя до самого дня её самоубийства.

Через два месяца после смерти дочери Цветаева написала:
«Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были — по одной на каждую -

Две головки мне дарованы.

Но обеими — зажатыми -

Яростными — как могла! -

Старшую у тьмы выхватывая -

Младшей не уберегла...»