Большая ошибка Польши
Взаимоотношения Москвы и Варшавы в смысле риторическом достигли уровня 1831 года, когда Пушкиным были написаны «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России», а гордые поляки тоже не отставали.
В наши дни риторика выразилась в том, что В. В. Путин упомянул не самую благовидную роль Варшавы в 30-е годы, немало поспособствовавшей, с его точки зрения, развязыванию Второй мировой войны, а тогдашнего польского посла в рейхе Юзефа Липского, усердно конструировавшего сердечное согласие между Варшавой и Берлином (которое успешно реализовалось 1 сентября 1939 года), поименовал «сволочью» и «свиньей антисемитской».
С польским гонором давно так не обращались, и ответ воспоследовал 9 января сего года. Сейм «осудил провокационные и ложные высказывания представителей высших органов власти Российской Федерации, которые пытаются возложить на Польшу ответственность за начало Второй мировой войны», а также подчеркнул, что «величие нации и отношения между странами невозможно построить на лжи и фальсификации истории». И дал свою историческую трактовку событий 80-летней давности: «К началу Второй мировой войны привели две тогдашние тоталитарные державы: гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз, а после заключения 23 августа 1939 года в Москве позорного пакта Молотова — Риббентропа первыми жертвами обоих тоталитарных режимов стали Польша и государства Центральной и Восточной Европы».
То есть главными противниками и главными жертвами нацизма и коммунизма были Польша и Прибалтика.
Достижение какого-то исторического компромисса, позволяющего избежать острой полемики между кичливым ляхом и верным россом, вряд ли сегодня возможно — по крайней мере, весьма затруднительно. Ибо семьдесят с лишним лет после 1945 года такой плохой или хороший консенсус искали — и, как видим, в итоге малоудачно.
Сперва (1945-1990) компромисс строился на советских условиях: Польша оставляет несбыточные мечтания, смиряется с ролью сателлита, а СССР щадит ее чувства и предает благоумолчанию тяжелые и не делающие Варшаве чести события прошлого. Которых, к несчастью, было достаточно. Притом что, конечно, и СССР был небезгрешен, но всякий мир — за исключением безоговорочной капитуляции — предполагает взаимную амнистию.
В период после 1990 года позиция Москвы оставалась неизменной. О подчиненном положении Польши речи, понятное дело, уже не шло, но стремление установить взаимоприемлемые отношения, частью которых должно быть забвение некоторых скелетов в шкафу, — сохранялось.
Не сказать, чтобы эта политика была сильно успешной. В Варшаве предпочитали исходить из того, что теперь у Польши появились новые и верные друзья и она кое-кому покажет свое величие, а равно где раки зимуют. Рассказы В. В. Путина про сволочь и свинью, похоже, были признанием того, что примирение не состоялось и теперь стилистика разговора с Речью Посполитой будет другой.
В какой-то момент это должно было состояться. В поведении хоть частного лица, хоть государства, подвергающегося нападкам (и не всегда справедливым), всегда конкурируют две модели. Одна — «Своей дорогою ступай, полают да и отстанут». Другая — «Qui tacet consentire videtur», то есть «Молчание — знак согласия». А соглашаться с учением новых европейцев хотелось чем далее, тем менее. Молчание имеет свои пределы.
При этом дипломатия Польши (в соответствии с давними традициями) оказывалась скорее аррогантной, нежели продуктивной. В свое время так описывалась политика Италии — даже еще до Муссолини.
«Цель внешней политики Италии (в данном случае — Польши. — Прим. авт.) состоит в том, чтобы путем переговоров приобрести большее значение, чем это соответствует ее собственным силам. Вместо того чтобы основывать дипломатию на силе, она силу основывает на дипломатии. Вместо того чтобы стараться обеспечить постоянных союзников против постоянных врагов, она считает, что друзей и врагов можно легко переменить. Вместо солидных достижений она ищет лишь немедленной выгоды. Перед началом переговоров они заботливо запасаются тремя козырями: провоцируют среди итальянского (польского) народа чувство обиды и ненависти, находят какую-нибудь зацепку против страны, с которой Италия (Польша) готовится вести переговоры, они требуют каких-нибудь уступок, которых и не надеются получить и которых в сущности не хотят, но взамен которых другая страна вынуждена будет что-нибудь предложить. Итальянская (польская) дипломатия является, пожалуй, плохим примером искусства переговоров. Она соединяет честолюбие и притязания великой державы с методами малой державы».
К чему привела такая дипломатия в 1939 году, известно. Желающих оказать амбициозной державе реальную помощь («странная война» таковой не является) не оказалось.
Однако и сегодня новые друзья Польши все более поглощены своими проблемами на других театрах пока что не полностью военных действий и проявляют все меньше желания безоговорочно поддерживать любой демарш Варшавы. Своих забот хватает.
При виде такого ослабления внешнеполитических позиций Речи Посполитой спор кичливого ляха с верным россом делается более строгим.
