Лучшая подруга пойдет ради тебя на все, даже на преступление, особенно на преступление. С Юлькой мы дружим с детства, что уже является преступлением, согласно нового закона.
Наши родители еще старой закалки и когда наши с Юлькой мозги забивали слоганами «Ты никому ничего не должен», «Ничего личного», «Каждый сам за себя», мы тихонько, чтобы никто не видел, по одному, приходили к Юлькиной бабушке, она пекла вкуснющий пирог с вишней и яблоками (тогда это еще было разрешено) и рассказывала всем нам — нашим родителям и нам с Юлькой, как это было, когда не было интернета и мобил, когда человек просто так мог поехать за город и погулять по лесу, когда не было лицевых идентификаторов, когда...
Тогда, в том уютном и тихом 20 веке много чего не было, а болезней и войн было о-го-го сколько, но мы с Юлькой решили, что как только доведут до ума машину времени (говорят еще лет 10 и ее запустят в массовое производство), мы туда удерем. Всех остальных так этим прошлым запугали, что они думают, люди там на улицах мёрли от гриппа, СПИДа, рака и шальных пуль. У нас это все так в учебниках показано было, что страшно делалось, но мы то с Юлькой знали правду.
Ее бабушка не захотела продлять себе жизнь, сказала, что сколько Господь (хорошо, что ее уже тогда считали старой маразматичкой, иначе, посадили бы за это слово) отмерил, столько она и жить будет. Долго она жила, в конце уже совсем зачахла, продуктов в мире становилось все меньше, запретили дома готовить и всем раздавали пайки — безвкусные и однообразные. Вот бабушка и сказала, что такой жизни, да еще лет 50 — это ж только в петлю. Тут ей и вынесли последнее предупреждение, потому что самоубийство — это тоже преступление.
Она сказала всей прослушке идти куда-то, я не знаю этого слова, но там знали наверняка и очень на бабушку обозлились, сказали, еще одно такое слово и узнает она, что такое современные исправительные колонии. Бабушка что-то прошептала, никто не услышал что, а потом стала быстро чахнуть. Я так думаю, не захотела жить вот так, на виду у всех, когда ни пирог испечь, ни высказаться, как душа просит. Про душу — это я зря ляпнула, это тоже запрет. Никакой души нет, есть просто человек — он должен работать, покупать много всего и думать только о себе. Так нас учат.
Но мы с Юлькой, хоть и делаем вид, что слушаемся, думаем по другому. Я была довольна жизнью, насколько это возможно, но мне рассказывали, как можно жить по-другому и такая тоска меня брала иногда. Очень мне хотелось побегать по зеленому лугу, искупаться в речке, побродить по лесу. Мои родители были как все, а, значит, нам это было абсолютно недоступно. Юлькины тоже не богатеями были и она говорила, что отдала бы жизнь за закат на берегу моря или океана. Это она мне шепотом, прямо в ухо поведала, иначе не миновать бы беды. Так мы и жили.
Время летело, мы закончили школу и скоро нам должны были сообщить, куда нас отправят дальше — кого учиться, кого работать. Вроде бы раньше можно было даже выбирать самому, но я в это с трудом верю. Я вообще потихоньку переставала верить в рассказы Юлькиной бабушки, они мне казались сказками, которые мне давным-давно рассказывала мама (тогда еще можно было). У нас был низкий статус гражданина, а Юлька вместо того, чтобы хоть как-то его поднять, делала все, чтобы он стал, как можно ниже. Пошла волонтером в приют для животных.
Говорят, раньше почти в каждой семье была кошка или собака или хомячок, но я в это не верю. Это же как много их должно было быть, чтобы хватило на весь мир? Сейчас они только в приютах живут, а ухаживать за ними отправляют тех, кто как гражданин уже никуда не годен, да, еще и волонтеры есть. Им, волонтерам, сразу индекс ответственности резко понижают за это, но вот находятся же! И Юлька решилась на это. Однажды она пришла ко мне после такого дежурства и сказала, что завтра я просто обязана пойти с ней. Она выпалила это таким тоном, что я поняла, это нечто крайне важное, а то, что с меня спишут баллы, ну, куплю новое пальто в следующем месяце, наверстаю.
В приюте я уже бывала пару раз и мне там очень нравилось. Юлька даже разрешала мне держать на руках маленьких собачек и потом угрюмо говорила, что с каждым месяцем животных все меньше и меньше. Умирают от старости, а рожать некому, всех кастрируют. В то, что когда-то были даже бездомные животные, даже Юлька не верила. Ну, как это было, если верить этим бредням, что вот прямо на улице ходила ничья собака? И никто ее не хотел брать к себе?
Вот чушь! Но, я отвлеклась. Пришли мы с подругой в приют, она там что-то мыла, раскладывала вонючий корм по клеткам, а потом отвела меня в самый дальний уголок и сказала, что здесь можно говорить спокойно, камер и прослушки нет, за дном общества следят не так уж активно и ответственно. Сказала она мне страшную вещь. Оказывается, стали пропадать люди, все с нижайшем индексом гражданина. Сначала думали, их куда-то вывозят, а потом ей одна женщина дала почитать письмо, где сказано, что происходит на самом деле. Юлька была так взволнована, когда это мне все говорила, а у меня в голове крутилась одна мысль: это так говорят и письму веры нет, а на самом деле их всех убили или еще чего хуже с ними произошло, но я ее слушала и не перебивала.
— Ты подумай, — говорила она, — ты можешь назвать это жизнью? Вспомни, что бабушка рассказывала, как они жили, по-настоящему, ты представь, можно было выйти на улицу и сорвать яблоко или вишню и съесть, вот прямо сразу и никто ни слова не говорил!
— Юлька, никогда в это не поверю, вот хоть что говори, бабушка уже не соображала ничего, приснилось это ей!
— Дура! Ты становишься, как все, ты забываешь! Это нельзя забывать и я хочу жить, а не зарабатывать себе гражданский статус и я пойду на это.
— Сколько она просит?
— Много. Но я уже поговорила с родителями, мы возьмем кредиты, мы уже обсудили это вслух, в квартире и наш рейтинг сразу же поднялся, даже призовую пачку печенья прислали в продуктовом наборе.
— Конечно, вы же почти ничего не покупали раньше, а тут...
— А тут мы сказали, что надоело ходить в старье, хотим все самое модное, да еще технику всю поменять, короче, нам уже все выдали и пока не стали спрашивать, когда мы пойдем это тратить, нам надо смыться.
Ах, да, я же не написала, что мне Юлька поведала и вы ничего не понимаете. Сейчас расскажу, это важно для вас, может быть именно поэтому с меня и взяли слово записать мою историю до того, как… Наверное, это поможет кому-нибудь, а может и нет, я не знаю, как и что с нами будет. В общем, есть такая женщина, она типа ведьмы, как в сказках и она нашла способ перемещать души во времени. Тела не может, а вот душу запросто, а тело здесь, без души просто исчезает (вот уж не знаю, души вроде бы нет, так нас учили), а душу она может отправить в любое заданное время. Как там душа жить будет? Ведьма выбирает погибших людей, вот они погибли и тут она быстренько новые души в их тела вкладывает.
Чушь, по-моему, но Юлька и ее родители как вцепились в эту мысль и решили непременно удрать в 20 век, о котором столько слышали. Им эта тетка дала на выбор несколько вариантов, все связанные с землетрясениями, чтобы можно было легко всю семью переместить. Они выбрали Македонию, июнь 1963 года, там можно было идеально появиться, не привлекая внимания.
Юлька звала меня и моих родителей с собой. Говорила, что мы начнем все сначала, что там мы сможем жить по настоящему.
Я все это записала и показала маме и папе. Они, в отличие от меня, вообще сомневаться не стали и тут же понабирали кредитов. Я не знаю, что с нами будет. Завтра мы все вместе идем к этой ведьме, ей я и оставлю это письмо. Зачем это ей, я тоже не знаю.
* * *
Наши с Юлькой родители потом сильно на эту ведьму ругались, она же не предупредила, в какие тела она нас перенесет, вот и получилось, что нам с Юлькой стало по 15, а родителям лет по 10 и мы их абсолютно перестали слушаться! Мы едим немытые фрукты с дерева, таскаем морковку с огородов и наслаждаемся горячими пирогами, запивая их настоящим молоком. Наши планы — найти Юлькиных бабушку и деда и вручить им на ответственное хранение письмо, которое всех нас так выручит в будущем.
Оксана Нарейко-Антюшина
