Я иногда завидую современным детям и подросткам. С появлением Гугла и интернета их жизнь стала проще, интереснее и, главное, информативнее. Возможно, в ней исчезла какая-то тайна и недосказанность, но добывать информацию стало легче.
К примеру, в 1989-м году, мы с моим приятелем Мишкой чуть не подрались из-за Сахалина. Он утверждали, что Сахалин – это полуостров, а я был уверен, что Сахалин – это остров. Сидели во дворе, разговаривали, как-то незаметно разговор ушёл на Север. Тогда для нас Север попахивал ещё не длинным рублём, а хоть какой-то романтикой. Челюскин, там, Папанин, ледоколы, Арктика, белые медведи. Тем более, что по осени котлован долгостроя рядом с нашим домом залило дождями. По нему плавали большие куски белого пенопласта. Чем не льдины?
Взрослые ещё удивлялись, откуда в котловане этот самый пенопласт? А чего удивляться – это мы с Мишкой его туда бросили. У Мишки дядя работает в «Хозтоварах», у него этого пенопласта – вагон. Какая-то там упаковка для холодильников и телевизоров.
Когда в сентябре пошли дожди, и воды в котловане стало целое море, мы решили сделать плот и отправиться по стройке в путешествие. Выпросили у дяди несколько листов пенопласта, связали их верёвочками и проволокой (для этого важного дела Мишка пожертвовал свой моток настоящей медной проволоки). Стащили плот по скользкому глинистому склону. Забор, говорите, сторож? Да не смешите вы мои кеды. У забора мы сто лет назад выбили несколько досок, а сторож – это мифическое создание, которым только первоклашек пугать.
Установили плот на поверхность мутной, даже с виду холодной воды.
— Ну, ты первый! – скомандовал Мишка.
Я взглянул на наше плавсредство и засомневался. Плот покачивался на мелкой ряби, выглядел крайне ненадёжным. А у меня штаны почти новые.
— А чего это я первый? – отвечаю. – Ты придумал – ты и первый.
— Ссышь? – Мишка сразу пошёл с козырей.
Но меня не пронять. Я этот его приём давно изучил. Вот если бы кроме нас в котловане ещё кто-то был, особенно кто-то из девчонок, тогда полез бы. А так – не докажет.
— Не полезу, — говорю. – Сам лезь. У меня штаны новые.
Мишка посмотрел на меня с презрением и полез сам.
Только он наступил на хлипкую поверхность нашего плота, как произошло закономерное. Под весом покорителя Арктики пенопласт поломался, все проволочки-верёвочки разъехались, и юный Папанин пошёл ко дну. Ну как пошёл – провалился по колено в смесь грязи и холодной воды.
— Ой! – ругаться матом Мишка научится много позже, года через полтора. А пока он только тоненько ойкнул.
— Держись! – храбро закричал я и полез его спасать.
Через минуту мы оба стояли по колено в грязи, как дураки. Обломки плота, дразнясь и похихикивая, выходили в центр котлована.
— Тонем? – спросил меня Мишка.
— Ага, — согласился я и полез вверх по глинистому склону.
Вывозились, как черти. Пришли домой, получили от родителей по шее. А обломки плота разметало ветром, и они ещё несколько месяцев носились по мутной поверхности котлована, напоминая то ли Летучего Голландца, то ли айсберги.
Вот с этих айсбергов наш спор и начался.
Сидели на заборе, плевались в котлован. А Вовка выдал что-то вроде того, что он вырастет и обязательно станет полярником. Поедет на какой-нибудь Сахалин и будет там медведям хвосты крутить.
— Как ты на Сахалин доедешь? – усмехнулся я. – Это же остров, туда только на самолёте.
Мишка посмотрел на меня и заржал.
— Ты чего? – обиделся я.
— Ха-ха-ха, — заливался Мишка.
И выговаривал он это своё «ха-ха-ха», так тщательно, что я сразу понял, что ни капельки ему не смешно, а это он просто надо мной издевается.
— Чего ржёшь, придурок?
— Да двойка тебе по географии! – фыркнул Мишка. – Сахалин – это полуостров. Туда и поезда ходят, и автобусы.
У моего соседа семиклассника на стене висела карта мира. Я частенько заходил туда в гости и рассматривал карту, мечтая о том, что когда вырасту, то обязательно поеду в Африку, охотиться на слонов и жирафов. Так вот, я твёрдо помнил, что если посмотреть на правый верхний угол карты, то там будет Сахалин. Остров Сахалин. А точнее «о. Сахалин».
Именно это я и сказал Мишке.
— Это потому, что ты слепокротый очкарик, — тут же отозвался Мишка. – Ничего не видишь на этой самой карте.
Кто бы говорил. Очки я отродясь не носил, а вот Мишка весь первый класс щеголял в этих самых очках. Одно из стёкол у него ещё было пластырем заклеено. Мы его весь первый класс «Одноглазым» дразнили. Вот у него обида и затаилась.
— Сам ты очкарик, — фыркнул я.
Слово за слово, он мне по шее, я ему в нос. Битва двух титанов. Пришли домой в порванной грязной одежде, ещё и от родителей получили.
Я выпросил у соседа учебник по географии, где на первой странице была нарисована карта с этим треклятым Сахалином. Притащил его в школу. Сую под нос Мишке.
— Вот, смотри, Сахалин – это остров.
— А я тебе что говорил?! – взвился Мишка.
Я удивлённо посмотрел на него.
— Ты говорил, что полуостров.
— Ты мало того, что слепой, так ещё и памяти нет. Я как раз говорил, что Сахалин – это остров, а ты, что полуостров. И кто оказался прав?
Подскажите, по советским законам девятилетних детей за убийство надолго садят в тюрьму? Я сейчас, кажется, придушу этого скользкого типа.
К третьему уроку мы, конечно, помирились.
Так при современном уровне интернета разве возможна была бы эта история? Современные дети одновременно полезли бы в Гугл и мигом обнаружили бы и про Сахалин, и про Камчатку, и про «купить корень жизни китайский дети медицина».
Но рассказ, собственно, про другое. Рассказ про музыку.
Вот как раньше обстояло дело с популярными мелодиями? Услышал ты случайно какую-нибудь песню, понравилась она тебе. Что-то недослышал, что-то не понял. Ходишь, напеваешь.
Так рождались незабываемые хиты про «Скрипку-лису», про пересов, которые обожали Костю-моряка. А с распространением англоязычной эстрады вообще начался какой-то треш. Мой приятель дня три ходил по школе, напевая «донт тач ми ту-ду-ду-ду». Потом задумывался на минуту и снова: «Донт тач ми ту-ду-ду-ду». Ну и всё, собственно. Дальше он не запомнил.
Теперь всё проще. Услышал песню, пришёл домой, вбил в Гугл. Неважно как, криво, косо, русскими буквами английские слова. И тут же тебе и песня, и текст, и фотографии группы и ещё вагон информации. Слушай – не хочу.
А у нас попробуй найди ту песню, которая понравилась. Бежишь к приятелям.
— Ну там девчонка вроде поёт. Тоненьким таким голоском.
— А что хоть поёт?
— Да фиг его знает, не по-русски.
— А от нас ты что хочешь? Примерно хоть напой.
— Что-то типа «ю май хо, ю май со».
Бедный Томас Андерс. Или Дитер Болен. Я до сих пор не отличаю кто из них кто.
А в начале девяностых произошло в моей жизни два музыкальных события. Во-первых, дедушка Алик, который отец моего отца спаял на кухне магнитофон, затолкал его в корпус от старых «Карпат» и подарил мне. И у меня появился первый собственный магнитофон. Это был непонятный однокассетник, который немилосердно хрипел и жевал плёнку. Но это был МОЙ магнитофон. Я до дыр заслушивал кассеты с ранними монстрами рока типа Металлики или АС/ДС, втихаря от бабушки, чуть ли не под одеялом прослушал кассету «Сектора Газа».
А во-вторых, у нас в городе появилось кабельное телевидение. По вечерам они крутили какие-то фильмы с одноголосым переводом, а днём врубали по кругу лучшую то ли сотню, то ли тысячу МТВ. Я приходил со школы, включал телевизор и натыкался на какое-нибудь 35-е место. А там Мит Лоуф на мотоцикле, в клипе под «Красавицу и чудовище», Джеймс Хэтфилд ревёт в микрофон что-то непонятное, но дико радостное. Юный Эминем прыгает, как мартышка. Мне нравилось абсолютно всё.
Проблема была только в том, чтоб услышать любимую песню. Включаешь ты, к примеру, телевизор часа в два. А там – 53-е место. А Хэтфилд на 23-м. То есть тебе как минимум часа три надо где-то ходить, ждать, с нетерпением поглядывая на часы. А потом прибегаешь с улицы, щёлкаешь кнопкой, а там уже 21-е. И Элтон Джон, чтоб его мультяшные львы сожрали.
Или ещё хуже – пришёл ты вовремя, а бабушка сериал смотрит. «Богатые тоже плачут». И попробуй отбей у неё даже пять минут эфирного времени, потому что телевизор в доме один. Какой такой Хэтфилд, тут Марианна Вильериаль память потеряла, и ребёнка. Ну того, который Бето! Блин, этот Бето такой толстомордый слон, что его легче потерять, чем прокормить.
А потом у бабушки на заводе была какая-то распродажа и она принесла домой чудо местного завода «Измеритель». Пишущий двухкассетник «Интернейшнл». Это было что-то из космической техники. Блеск моих «Карпат» померк. Впрочем, пользоваться новым магнитофоном мне не разрешили, поломаешь ещё. Зато можно было под присмотром бабушки записывать с телевизора полюбившиеся «мтвшные» песни.
Но и тут случился казус. Никаких микрофонов и проводов магнитофону не полагалось. Сверху было квадратное функциональное отверстие. Его полагалось приближать к динамику телевизора и таким диким образом записывать. Естественно, на фоне Хэтфилда постоянно слышались посторонние звуки. Телефонные звонки, топот соседей сверху и бабушкино «Павлик, иди кушать!» Ещё и МТВшные дельцы, гады, полностью песни не крутили, а обрезали последние минуты, а то и целый куплет. Видимо как раз для того, чтоб такие как я стихийные пираты, песни не воровали. Поэтому я только в середине двухтысячных услышал, о чем допела красавица чудовищу Мит Лоуфу.
А однажды утром я пришёл в школу. Вторым уроком у нас была музыка. Ну вы помните эти постыдные и бесполезные сорок пять минут, один раз в неделю. Когда тебе неимоверно скучно выслушивать про Бетховена и Брамса, а потом так же неимоверно стыдно петь хором что-то детско-патриотическое.
Прихожу я в кабинет музыки пораньше, пока одноклассники возятся в коридоре, а там наша молоденькая учительница что-то слушает с проигрывателя. Крутится огромная чёрная пластинка, а из динамика…
А из динамика шикарнейшая музыка. Какой там Брамс, Бетховен. Что-то роковое, но на русском. И слова хорошие, за душу берут.
— Что это? – чуть ли не шепотом спрашиваю я.
Учительница вздрогнула и очнулась.
— А-а, это ты, Паша. Уже урок? Ты что-то спросил?
— Я спросил, что это играет?
— Это рок-опера «Юнона и Авось». Рыбникова. Понравилась?
Стоял бы рядом со мной Мишка, я бы, конечно, ответил отрицательно. Но мы были одни и я кивнул.
— Да, замечательная вещь.
— Хочешь ещё раз послушать?
Я снова кивнул. Но тут в класс шумной толпой ввалились мои одноклассники и нам стало не до разговоров.
После урока я осторожно подошёл к учительнице, набрался храбрости и сказал:
— А дайте мне пластинку домой. Я перепишу на кассету.
«Музычка» посмотрела на меня с удивлением.
— Ну, бери. Только осторожно, не поцарапай.
Какое не поцарапай, я старался в сторону пластинки лишний раз не дышать.
Пришёл домой и тут же бросился к соседу.
— У тебя же есть проигрыватель для пластинок?
— Ну валялся где-то.
— А дай мне на пару часов.
— Дай, — хмыкнул сосед. – Ты видел этот проигрыватель?
— Видел, — удивился я. – Большой, конечно, но дотащу.
— Это только сам проигрыватель, хихикнул сосед. — А колонки?
— А что колонки?
Сосед кивнул на две огромные тумбы, которые я несколько лет искренне считал декоративными элементами шкафа.
— Вот. Колонки.
Я чуть не надорвался, но перетащил к себе проигрыватель, колонки и ещё какие-то провода. Соединил в комнате в страшную паутину. Прислонил к динамику «Интернейшнл» и дрожащими руками распаковал подаренную на день рождения новенькую кассету на 60 минут. Запустил проигрыватель и на цыпочках вышел в коридор. Возвращался два раза. В первый – чтоб перевернуть кассету, во второй, чтобы поставить новую, только что купленную. Сама опера ведь почти полтора часа, а кассеты по 60 минут.
С последними аккордами «Аллилуйи любви» я выдохнул. Выключил проигрыватель и вставил первую кассету в магнитофон.
Качество было ужасное. Динамики хрипели, выли. Магнитофон записал, как я заходил в комнату и топал как слон. Но запись была у меня. И я уже до дыр заслушивал «Ты меня на рассвете разбудишь».
Мишка меня не понимал и смеялся. У него валялась дома кассета «Морбид Эйнджел» и ничего легче он не признавал.
А я до сих пор «Юнону» люблю. И «Суперзвезду» и даже, прости Бетховен «Кошек». Первая песня, которую я выучил на гитаре, была конечно же «Ты меня на рассвете разбудишь».
Сейчас всё доступно и просто. Но недавно я приволок домой проигрыватель. Именно такой, как в детстве, с колонками. А потом побегал по городу и достал в музыкальных магазинах настоящую пластинку с «Юноной и Авось». Такую же, как тогда. С тем же запахом. И сел вечером слушать, выгнав родных в другую комнату.
Незабываемые впечатления.
Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)
