ЧеширКо
— Здорово, ребятки!
Егор Саныч Сенин, ефрейтор, старожил батальона, прошагавший в его рядах весь путь с самого первого дня войны, подошел к кучке молодых бойцов из недавнего пополнения, которые с интересом рассматривали что-то, сбившись в тесный кружок.
— Чего вы там интересного накопали? — с забавным южно-русским акцентом спросил он.
— Да вот, Егор Саныч, немцы нам приглашения шлют, говорят — приходите в гости, мы вас накормим, напоим и спать уложим.
Рядовой Алексей Краснов, уже успевший подружиться с Сениным, протянул ему пропагандистскую листовку.
— А-а-а… — хмыкнул ефрейтор, — такое приглашение? Ну и чего? Есть желающие?
Он внимательно пробежался взглядом по лицам бойцов.
— А что, Егор Саныч, неужели на кого-то эти бумажки действуют? Неужто можно поверить, что они нас хлебом и солью там встречать будут?
— А это, ребятки, зависит уже от того, пролезет ли эта бумажка в душевную дырочку солдатика.
Бойцы переглянулись, не понимая — шутит Сенин или говорит серьезно.
— В какую еще дырочку, Егор Саныч? — нахмурился Краснов.
— А дайте-ка мне огоньку, ребятки, я вам и расскажу, — усаживаясь на землю, крякнул Сенин.
Прикурив от протянутой спички и крепко затянувшись, он продолжил:
— Это история диковинная, конечно. Мне ее бабка рассказывала, когда я еще совсем пацаненком был. Я раньше в нее тоже не верил, но вот живу на свете уже, считай, полвека, и начинает мне казаться, что есть в ней какая-то правда.
— Ну, если бабка рассказала, то оно, конечно, завсегда правда, — хохотнул кто-то из бойцов.
— А чего гогочете-то? — нахмурился Сенин. — Старые люди поболе вашего знают. Помню, сказывала мне она, что, мол, ходит по земле ангел, да души людские к дитям новорожденным крепит.
— На гвоздики или на прищепки, Егор Саныч? — раскрасневшись от еле сдерживаемого смеха, поинтересовался Краснов.
— Это мне неведомо, — пожал плечами Сенин, не заподозрив в вопросе издевки, — может и на гвоздики, мне бабка таких подробностей не сообщала. Но зато другое говорила. Что души эти он для удобства на пояс цепляет — ну, чтобы руки свободными были. Дырочку малую в душе проковыряет и на веревочку ее, а веревочку вокруг пояса завяжет заместо ремня, и ходит так по земле. Увидит, что где-то ребенок родился, он подойдет, веревочку развяжет и душу новенькую детенышу этому и прикрепит. А дырочка-то остается, ну, на которой душа висела. Вот через нее, через это отверстие всякое зло можно с человеком творить. Бесы же тоже не дремлют, всё пытаются дырочку эту нащупать, да когтями своими расковырять. Оно же знаешь как? Только подцепи, а дальше хоть душа, хоть рубаха, тут же по швам разлезется. Только дырка эта душевная у всех людей в разных местах, вот и приходится бесам нащупывать ее различными способами. Вот такое бывает, ребятки.
Сенин замолчал и обвел взглядом своих слушателей, которые держались из последних сил, чтобы не засмеяться.
— Егор Саныч, — снова оживился Краснов, — а дырочки эти, они по диаметру одинаковые у всех?
— А я почем знаю? — пожал плечами Сенин. — Мне бабка о том не докладывала. Я что слышал, то и говорю, ничего нового не выдумываю. А ты это к чему спрашиваешь?
— Да вот, думаю, в какую трубочку эту бумажку скрутить нужно, чтобы она в дырочку пролезла.
— Дурак ты, Лешка, — махнул рукой Сенин, а остальные слушатели, не в силах больше терпеть, разразились громким смехом.
— Зря гогочете, ребятки, зря… — покачал он головой. — Вот вам пример для наглядности, так сказать. Своими глазами всё видел. Был у нас еще до вас в батальоне сержант один по фамилии Гридин. Ох и лютый был боец, ох и лютый… Вить, да ты ж его помнишь, небось?
— Такого забудешь… — кивнул солдат, сидевший в сторонке, и не особо участвующий в разговоре.
— Не человек, а гора. Метра под два ростом, ручища — как три моих, челюсть квадратная, лобешник бронебойный. А как посмотрит на кого, так кровь в жилах стынет. Будто зверь дикий, ей-богу. Ох и злой был, ребятки, этот Гридин. Своими глазами видел… — Сенин осмотрелся по сторонам и понизил голос. — Своими глазами видел, как он немцу раненому шею одной рукой свернул, как цыпленку. Вот так вот схватил его за горло, лапу свою сжал, да как дернет вбок… У того голова так набок и повисла. А он на нас зыркнул, мол, ничего вы не видели и пошел дальше. А если кого из наших убьют, так он подойдет, посмотрит на него и хоть бы хны — дальше идет, как будто на пустое место глянул. Никакой, ребят, реакции. Но воевал он будь здоров… Мы уж думали, что заговоренный он какой-то — ни пуля его не брала, ни осколок. Прет всегда, как танк и хоть бы что ему, ни одной царапины. А врагов не щадил. Я так скажу, чтобы понятно было — раненых он за спиной никогда не оставлял. Если уж прошелся, то всё за ним замолкает… Чего таить, мы его и сами побаивались, да, Вить?
— Было дело, — подтвердил солдат, закуривая самокрутку.
— А один раз встали мы под деревенькой какой-то, я уже названия ее и не вспомню. То ли Карасево, то ли...
— Да шут с ней, с деревенькой, — не выдержал кто-то из слушателей, — дальше-то что было?
— Ну да, — кивнул Сенин, — какая разница, дело же не в названии… В общем, начали нас немцы артиллерией утюжить, как бешеные, ей-богу. Мы-то окопаться успели хорошенько, как начнут те стрелять, так мы по траншеям заховаемся и сидим. А вот тем, кто наверху — тем несладко конечно. Вот и коровке одной не повезло.
— Кому-кому? — хмыкнул Краснов.
— Коровке, коровке. Что ты, коров никогда не видал что ли? Видать, отвязалась где-то в деревне, да пришла к нам травки пощипать. Посекло ее осколками страшно. Лежит, бедная, дергается, а вся бочина как решето. Тут ее Гридин и увидел. И вот не верь после этого во все эти дырочки душевные… Побежал он к этой коровке, сел возле нее, да как заревёт… Вокруг него земля дыбом встаёт, а он по морде ее ладошкой гладит, лицом прижимается, весь в ее кровищи, а все никак успокоиться не может, ревёт и ревёт. Буренка, кричит, буреночка, тебя-то за что!? А та на него глазюками своими огромными смотрит, а сказать и не может ничего, хрипит только, да губами за руку хватает, — Егор Саныч вздохнул и еще раз затянулся. — Представляете какое дело? Сколько он людских смертей перевидал, скольких врагов сам на штык насадил — ни одна морщинка на лице не дрогнула, а как увидел, что животинка безвинная мучается, так тут что-то в его голове и замкнуло. Кто-то скажет, что сам дурак, чего из-за скотины под пули лезть? А я вот думаю, что просто нащупал бес его слабое место. Так уж дырочка эта ангельская на его душе расположилась, что людские смерти на войне он принимал как должное, а мучений животного никак выдержать не мог.
— Живой хоть остался? — поинтересовался кто-то из слушателей.
— Живой, — кивнул Егор Саныч, — правда после этого совсем другим стал. Равнодушным каким-то, медлительным, сядет в сторонке и глядит в одну точку. Его вскоре перевели куда-то в тыл. Видать, хорошенько бес его душу искромсал.
Сенин поднялся, окинул взглядом примолкших слушателей, поправил гимнастерку.
— Так что, ребятки, хотите верьте, хотите нет, а все же дырочки эти душевные и на самом деле существуют. У каждого они есть. Нащупает ее бес, ткнет в нее когтем своим поганым и всё — раскромсает чертяга душеньку на лоскуты и, считай, нет уже человека. А здесь, на войне, бесов-то всегда поболе, чем в каком другом месте, вот они и щупают нас то бумажками вот такими, то письмами из дома, то гибелью товарищей, а для кого и коровки обычной достаточно будет. Никогда не знаешь, куда он тебя своим когтем ткнет. Так что берегите свои души, ребятки, берегите. Других на складе нет.
Ефрейтор потушил окурок о подошву сапога и зашагал в сторону расположения.
— Ну и заливает, старый… — хмыкнул Краснов, скручивая листовку в трубочку, чтобы рассмешить своих товарищей. — Егор Саныч, неужто твое душевное отверстие бес за полвека так и не нащупал?
— Чего ж не нащупал? — остановился Сенин. — Нащупал, только оно у меня зашито крест-накрест суровой ниткой. В него теперь ни один коготь не пролезет.
— Бабка небось и зашила крестиком? — улыбнулся кто-то из солдат.
— Да не, — махнул рукой Егор Саныч и как-то странно изменился в лице, — один крест жинки моей, а второй — сына. До конца войны хватит, а там пущай кромсает — не жалко. Не дай вам бог, ребятки, таких заплаток.
