Роман и сериал «Я, Клавдий»
Интерес английского писателя и поэта Роберта Ранке Грейвза к истории можно считать в некоторой степени «наследственным» фактором. Так, в своей автобиографии он отмечал: «Мой прадядя Леопольд фон Ранке, которому я кое-чем обязан, был историком. Он писал, шокируя своих современников, «я – историк в большей степени, чем христианин; моя цель – обнаружить, как на самом деле все происходило». Фактически это намерение и станет впоследствии основой исторического метода Грейвза. Обращаясь к хрестоматийным источникам, он всегда будет добиваться точного воплощения собственной идеи «как это было». Часто, чтобы избавиться от чрезмерной категоричности, данная формула благодаря включению в текст фигуры рассказчика будет смягчена до «как это могло бы быть». Обращаясь к античной истории, к фигуре императора Клавдия, не пользующегося большим вниманием у историков, Грейвз также был намерен представить свою версию, какими были сам Клавдий и его правление.
Грейвзу в исторической прозе удается органично совместить художественный и исторический нарратив, не умаляя их «философичности», так как в его текстах (в данном случае речь идет в первую очередь о дилогии о Клавдии) представлены реальные исторические фигуры.
В предисловии к роману «Божественный Клавдий» (1935) – и это станет обычной для писателя
практикой в последующих исторических романах – Грейвз писал: «Некоторые критики, говоря о книге «Я, Клавдий» (1934), предшествовавшей «Божественному Клавдию», высказывали мнение, будто, работая над ней, я почерпнул нужные мне сведения только в «Анналах» Тацита и «Жизни двенадцати цезарей» Светония, сплавив их вместе, а все остальное – плод моего «мощного воображения». На самом деле, как далее указывает Грейвз, историография его работы более чем обширна. Как исторического романиста его отличает доскональное исследование фактографического материала и внимание к деталям, хотя в основе сюжета романа может лежать субъективное представление Грейвза о человеке или событии. Писатель позволяет себе, как правило, реконструировать события, исходя из общего замысла собственного текста. Дилогия об императоре Клавдии – очередное тому подтверждение.
«Я выбрал Клавдия по ряду причин. Первая: он был прежде всего историком и жил в эпоху, когда защита морали, религии, патриотизма ушла на запад. <…> Лучшее, что он мог сделать, – быть историком и сохранить историческую правду». Грейвза интересует Клавдий и как «человек истории», т. е. историк, и как «человек в истории», как один из римских императоров, причем не самый однозначный.
Еще в юношеские годы Клавдий получил от своего учителя истории Поллиона совет утрировать
свои физические недостатки: «Подчеркивай свою хромоту, нарочно заикайся, почаще делай вид, что ты болен, болтай чепуху, тряси головой и дергай руками на всех официальных и полуофициальных церемониях. Если бы ты мог видеть то, что открыто мне, ты бы знал, что это – твой единственный путь к спасению, а в дальнейшем и к славе». С одной стороны, эти слова, приводимые Клавдием, утверждают в романе мотив маски, за которой будет скрываться протагонист. С другой – здесь Клавдий в очередной раз намекает на пророчество, в которое он скорее верит, чем нет.
Великое будущее Клавдия было предсказано и главным авгуром. Как комментирует сам герой,
этому мало кто верил. Тем интереснее отношение Клавдия к пророчеству о своем великом будущем. О собственной незначительности и крайне шатком положении он говорит в первой книге очень часто, даже слишком часто. «А вот бедного Клавдия это ввергло в глубочайшее горе, потому что у бедного Клавдия времени для размышлений было хоть отбавляй. Бедному Клавдию часто трудно было найти, чем занять свой ум». Почти постоянный эпитет «бедный» применительно к себе – это не столько особенность стиля Клавдия, сколько свидетельство его тщеславия. «Стоит тебе проявить слабость, Клавдий, и употребить метафору, что, правда, бывает редко, как ты заходишь слишком далеко. Ты ведь не забыл предостережений Афинодора? Ну ладно, назови Сеяна червем и на этом кончай – пора вернуться к твоему обычному непритязательному стилю». Заметим, что подобная самооценка будет свойственна жизнеописанию Клавдия только в романе «Я, Клавдий», т. е. до провозглашения его императором.
Вопреки некоторым историкам (Тациту и Светонию, например) Грейвз высоко оценивает не
только организаторские способности Клавдия, но и его эрудицию и ум. В романе «Я, Клавдий» на первый план выходит формирование взглядов Клавдия-историка. Постепенно читатель видит, что у будущего императора складывается собственный исторический метод, своя философия истории как науки.
Роман «Я, Клавдий» заканчивается почти фарсовой сценой «избрания» Клавдия императором.
«Меня заставили надеть золотой венок Калигулы из дубовых листьев, отнятый у одного из мародеров. Чтобы не упасть, я крепко вцепился в плечи капралов. Венок то и дело сползал на ухо. Я чувствовал себя дурак дураком. Говорят, я был похож на преступника, которого ведут к месту казни».В этот момент, если исходить из комментария Клавдия, в нем побеждает тщеславный писатель историк. О себе как о государственном деятеле он и не думает. «Так, значит, я – император. Какая чепуха! Но теперь я по крайней мере смогу заставить людей читать мои книги. Стану устраивать публичные декламации для больших аудиторий. Книги-то неплохие, на них ушло тридцать пять лет тяжелого труда. <…> В моей «Истории Карфагена» полно занимательных эпизодов. Я уверен, что она всем понравится»
В автобиографии Клавдия предстает еще один очень значимый для Грейвза образ «человека в
истории» – вторая жена императора Октавиана Ливия, бабка Клавдия. «Роман „Я, Клавдий“ представляет фигуру, доминирующую в тексте, – Ливию». Именно она является истинной
правительницей Рима. Она вершит историю, избавляясь от неудачных, по ее мнению, претендентов на трон из числа наследников Октавиана. Клавдий один из немногих, кому известны преступления Ливии. Безопасность самому Клавдию гарантируют предсказания о его предназначении быть императором, в которые, как и в судьбу, верит Ливия. Она признается внуку в своих злодеяниях, среди которых и убийство отца Клавдия. У Ливии, как у человека, вершившего судьбу Рима, есть и своя правда, своя философия власти. «Я совершила много дурных поступков – без этого великому человеку не обойтись. Для меня благо империи было превыше любых личных соображений. Чтобы спасти ее от раскола, мне пришлось пойти не на одно злодеяние. <…> А что может быть достойной наградой для правителя, который совершает подобные преступления на благо своим подданным? Достойной наградой – и это само собой очевидно – может быть только одно: обожествление». Мотивация действий Ливии не столь однозначна. Думая о Риме, она не забывала и о мести: ее отец, Клавдиан, был объявлен Октавианом вне закона и покончил с собой. Стремление быть божеством обусловлено и простым человеческим страхом. Ливия полагает, что если она не обретет статус богини, то ей уготована участь всех преступников: быть в преисподней, где ее ждут «самые ужасные и изощренные муки»
Противопоставление Клавдия и Ливии как «государственных людей» – один из аспектов представляемой автором в романе философии истории. Ливия являет собой тип политика, идущего к своей цели не считаясь ни с чем. Она искренне полагает, что убивает во имя благополучия страны. От действий Ливии зависит, каким будет Рим. Она из тех, кто делает историю, подчиняя события своей воле. Клавдий – историк, эрудит, человек с сознанием не политика, а ученого. Он – «ведомый» историей. Женившись на Мессалине, которая в мастерстве интриг мало уступала Ливии, Клавдий передоверяет ей право принимать ряд важных решений. Создается впечатление, что масштаб возникающих ситуаций, требующих его вмешательства, пугает Клавдия, и он с готовностью отказывается от многих своих функций, предпочитая писать историю, а не творить ее.
Среди исторических романов Грейвза дилогия о Клавдии занимает особое место, потому что именно в этом тексте писатель наиболее последовательно раскрывает свое видение поэтики жанра. Стиль автобиографии римского императора обусловлен родом его основной деятельности – историографией. В романе Клавдий является, с одной стороны, беспристрастным повествователем, излагая факты и крайне редко выражая свое личное к ним отношение. С другой стороны, что немаловажно для рассказчика в историческом романе, он сам в той или иной степени связан с описываемыми событиями: как очевидец или непосредственный участник.
Таким образом, Грейвз выбирает органичную форму и убедительного повествователя для изложения собственной философии истории. На примере Древнего Рима автор показывает амбивалентный характер исторического процесса. Ливия и Клавдий являются «разнополюсными» примерами «человека в истории»: первая своей волей стремится свести к минимуму эффект случайности, второй – зависим от стечения обстоятельств (вспомним эпизод провозглашения Клавдия императором), предпочитая существовать не в реалиях, а в их отражении в истории. Если Ливия вершила историю, то Клавдий – ее писал.
В экранизации одноимённого романа Роберта Грейвза действует множество персонажей-родственников, между которыми нужно было показать определённую динамику, но этого не удавалось сделать до тех пор, пока режиссер Герберт Уайз не объяснил актёрам их задачу с предельной ясностью: «Представьте, что вы играете мафиозную семью». Именно так можно охарактеризовать императорский клан, погрязший в заговорах, убийствах и борьбе за власть. Насилие здесь не так натуралистично, как в современных сериалах, но степень жестокости впечатляет даже больше. Змеиное гнездо в императорском дворце беспрестанно шебуршится, правители становятся всё ужаснее, Рим тонет в крови.
В сериале собрано созвездие великолепных актёров. Будущий командор ордена Британской империи и рыцарь Дерек Джекоби блистательно играет Клавдия на протяжении всей жизни персонажа, от подростковых лет до старости. Калигула в исполнении Джона Хёрта, пожалуй, затмевает образ Малькольма Макдауэлла из скандально известного фильма Тинто Брасса. Патрик Стюарт (пока ещё с волосами!) убедителен в роли холодного интригана Сеяна. Исключительное исполнение Шан Филиппс делает её героиню Ливию самой выдающейся телевизионной злодейкой всех времён, без преувеличения: это очень страшная женщина, и в полной мере величие сериала осознаёшь, когда в какой-то момент это чудовище начинает вызывать сочувствие.
Отравления, пытки, безумие, инцест, грызня за власть… При просмотре нельзя не провести параллели с «Игрой престолов». Джордж Мартин и вправду черпал вдохновение в романе Грейвза и рассказывал в интервью, что придумал Станниса Баратеона на основе Тиберия из сериала: суровый вояка, который и власти-то не хочет, но так надо. В Джоффри легко разглядеть Калигулу (в интернете это давно уже сделали). Хромой калека и заика Клавдий, пария в своей семье и дядя Калигулы, стал Тирионом Ланнистером. Клавдий, в силу своего уродства, отдает предпочтение проституткам, а затем его предаёт любимая женщина, как Шая — Тириона.
Интрига Мизинца и Лизы Аррен напоминает заговор Сеяна и его любовницы Ливиллы. Наконец, белокурые родственники, состоящие в преступной интимной связи, — Калигула и его сестра Друзилла, — появились намного раньше, чем Джейме и Серсея. При этом близнецы Ланнистеры — ещё безобидный, вегетарианский, вариант. И даже если Джейме, согласно прогнозам, придушит сестрицу своей золотой рукой, в Древнем Риме и похуже видали.
Философия истории в романах Р. Р. Грейвза «я, Клавдий» и «Божественный Клавдий»
Автор Бондаренко Марина Игоревна
10 отличных исторических сериалов, которые вы не смотрели
Автор Елена Кушнир
