Самый мудрый шеф Пентагона и его дебилы

Взрывоопасная обстановка в Сирии и на Ближнем Востоке в целом заставляет обращаться к опыту тех государственных и военных деятелей, которые не позволили перерасти холодной войне в полномасштабную горячую. Среди таковых Роберт Макнамара.
Бизнес и политическая карьера, общественная деятельность этого мастодонта охватывают три эпохи: союза стран-антагонистов по антигитлеровской коалиции, холодной войны и доминирования США после развала СССР, к чему он вместе с равновеликими Кеннаном, Бжезинским, Киссинджером приложил руку.
Хотя, быть может, Макнамара с его потрясавшим многих современников аналитическим умом просчитал и возрождение постсоветской России, равно как и несостоявшееся торжество либеральной идеи в мировом масштабе и даже крах сформулированной Бжезинским концепции доминирования США с приходом новой эпохи – глобального столкновения цивилизаций, о чем писал проницательный Сэмюэль Хантингтон.
Макнамару не совсем верно называть ястребом даже в бытность министром обороны, хотя на протяжении всей своей карьеры он оставался последовательным врагом Советского Союза. Вообще в американской политической элите Макнамара стоял особняком, о чем писал лично его знавший экс-глава Института США и Канады Сергей Рогов.
В самом начале своего пути молодой человек, рожденный в семье менеджера обувной компании, был далек от большой политики. Блестяще окончив Гарвардскую школу бизнеса и не перешагнув даже четвертьвековой юбилей, он остался в ней профессором. С началом Второй мировой Макнамара в армии.
Именно он стал одним из авторов теории «ковровых» бомбардировок Японии, его скрупулезные статистические расчеты привели к предельно эффективному использованию американских ВВС, жертвами которых становились не только военные, но и во множестве мирные жители. Из армии Макнамара демобилизовался подполковником.
«На гражданке» Роберта ждали блестящие перспективы в виде должности главы Ford Motor Company. Больше того, он стал первым руководителем концерна не из клана Фордов. С обязанностями справлялся блестяще. Макнамара и его молодые коллеги-управленцы (мудрые дети – как их еще называли) вытащили компанию из послевоенной депрессии и вернули ей былую славу.
Именно он создал знаменитый Ford Falkon. Но тут нежданно-негаданно Джон Кеннеди предложил вроде бы до мозга костей гражданскому человеку пост министра обороны в непростое, прямо скажем, время (точнее, вначале президент хотел вверить Макнамаре Министерство финансов, но получил отказ).
На дворе стоял январь 1961-го. Русские четыре года как запустили спутник и вот-вот должны были отправить на орбиту Юрия Гагарина, опережая американцев в космосе, освоение которого и в Москве, и в Вашингтоне рассматривали в первую очередь с военной точки зрения. Позволю себе отступление, передающее царившую за океаном атмосферу тех лет.
Как-то юный Стивен Кинг отправился в кино, но посреди просмотра сеанс прервали, зажегся свет, на сцену вышел администратор и произнес: «Сегодня русские запустили спутник…» В зале началась самая настоящая паника. Американцы, верно, подумали, что на ракете вместо спутника русские могут установить боеголовку. Не это ли впечатлившее юного Кинга событие превратило его в «короля ужасов»?
В Европе было неспокойно: пройдет каких-то полгода после вступления Макнамары в должность, и Берлин рассечет стена. И главное – оставалось рукой подать до Карибского кризиса, едва не обернувшегося третьей мировой. Хотя, на мой взгляд, предельное обострение обстановки началось раньше, когда США посчитали допустимым размещение ракет средней дальности «Юпитер» на базе «Инджирлик» в Турции.
Подлетное время до границ СССР составляло 10–15 минут. Важная деталь: «Юпитер» мог запускаться с передвижного стартового стола, что существенным образом повышало его живучесть. Но Вашингтон находил совершенно неприемлемым зеркальный ответ Москвы, разместившей ракеты на Кубе.
Напомню, что данный шаг Хрущева несколько нивелировал существенное превосходство США над нашей страной в стратегической авиации и в числе ядерных боеголовок (на 1962 год 3000 против 500). Однако в Соединенных Штатах случилась истерика (поведанная Кингом история – яркий тому пример), ибо общественное мнение там пребывало в убеждении о будто бы серьезном отставании США от СССР по ракетам. Американцы пали жертвой собственной пропаганды.
С другой стороны, как показала история, на Капитолийском холме способны расслышать собеседника, только если он ведет диалог с позиции силы. Иное дело, что в увешанных картами кабинетах Пентагона как раз хорошо знали о превосходстве собственных СЯС над советскими и военные настоятельно рекомендовали Кеннеди нанести удар по Кубе, как только выяснилось, что Москва перебросила туда баллистические ракеты.
Именно в этой ситуации Макнамара проявил себя, убедив президента (почти своего ровесника) ограничиться блокадой Острова свободы, что уберегло мир от ядерной катастрофы. Со временем общение с «горячими головами» в военном ведомстве, по всей вероятности, заставило министра ужесточить контроль над генералами со стороны гражданских.
Рогов пишет: «Макнамару считают крупнейшим реформатором Пентагона, добившимся укрепления гражданского политического контроля над военным руководством и оборонным бюджетом». Видимо, министр был в курсе известного афоризма: «Война – это слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным».
Допускаю, что рационально мысливший министр опасался перенапряжения Соединенных Штатов в гонке вооружений именно из-за чрезмерного превалирования в бюджете военных расходов. Рядовые американцы менее привычны к бытовому аскетизму, нежели советские граждане, пережившие ужас Великой Отечественной, или китайцы, испытавшие свою первую атомную бомбу в 1964-м и пугавшие мир непредсказуемостью, равно и нечувствительностью к большим людским потерям в случае ядерной войны.
В конце концов заняв кресло министра, Макнамара быстро выяснил, что столь пугавшее рядового американского обывателя «ракетное отставание действительно существует, – пишет Рогов. – Но отстает СССР, а не США, причем в несколько раз. Между тем генералы требовали дальнейшего наращивания ядерных вооружений, включая закупку трех тысяч МБР «Минитмен» и сотен тысяч (!) тактических ядерных боеприпасов. Шеф Пентагона потребовал дать обоснование этих запросов и выяснил, что военачальники просто руководствовались принципом «Чем больше, тем лучше».
Разумеется, Макнамара урезал аппетиты военных. Интересно, что в процессе Карибского кризиса его взгляды трансформировались, ибо когда он только вступил в должность, то разобравшись в соотношении ядерного потенциала двух сверхдержав и отдавая себе отчет в превосходстве американских СЯС над противником, ввел в обиход термин «гарантированное уничтожение», обосновав тем самым право первого удара такой мощи, который не оставит Советскому Союзу шансов на возмездие.
И для этого не нужно было наращивать ядерный потенциал сверх необходимого, как предлагали военные, лоббируя интересы ВПК. Но когда дело вышло за пределы теоретических рассуждений, Макнамара, что называется, дал обратный ход и выступил с более рациональной концепцией «городов-заложников». Ее суть: обе стороны объявляли мегаполисы, которые в случае ядерной войны подвергнутся гарантированному уничтожению.
Тем не менее в бытность министром Макнамара не отказался от идеи добиться военного превосходства США над СССР, но стараясь не допустить перенапряжения американской экономики. Генерал-лейтенант Виктор Стародубов в книге «Супердержавы XX века. Стратегическое противоборство» пишет:
«В свете стратегии «гибкого реагирования» министр обороны США Макнамара сформулировал две взаимосвязанные цели, достижение которых, по его мнению, позволило бы вести ядерную войну против Советского Союза: во-первых, обладать потенциалом «гарантированного уничтожения», позволяющим нанести неприемлемый ущерб атакующей стороне и тем самым сдержать «сознательное ядерное нападение на Соединенные Штаты и их союзников», и во-вторых, обеспечить «ограничение ущерба» населению США и их промышленному потенциалу до приемлемого уровня в случае ответного удара со стороны СССР.
При этом Макнамара считал, что для Советского Союза был бы неприемлем ущерб, когда в результате ядерной атаки было бы уничтожено от 1/5 до 1/4 его населения и половина промышленного потенциала».
Иными словами: максимальный урон противнику при минимизации собственных потерь. Рациональный подход. Вряд ли подобная стратегия призвана была ввергнуть мир в пучину ядерного апокалипсиса, скорее – заставить Москву проводить менее активную политику на международной арене, особенно в эпоху крушения колониальной системы, когда Кремль и Белый дом начали активно бороться за влияние над новоиспеченными режимами в Африке и Азии.
Но все-таки ставка на конфликт с применением ядерного оружия постепенно уступала во взглядах министра место стратегии гарантированного взаимного уничтожения, которая только и могла предотвратить войну, способную положить конец земной цивилизации. Собственно, сам Макнамара после Карибского кризиса признал: «Мы не сможем победить в глобальной войне в нормальном значении слова победить».
Нужно также учитывать, что стремление Соединенных Штатов к военному превосходству над СССР обуславливалось опасением перед расколом НАТО, ибо все более возрастающая мощь Советского Союза вызывала в Париже (там некоторое время размещалась штаб-квартира альянса) сомнения относительно способности заокеанской сверхдержавы защитить их в случае серьезного вооруженного конфликта с Кремлем. И опасения имели под собой существенные основания.
Достаточно вспомнить Суэцкий кризис 1956–1957 годов, результатом которого стала провалившаяся, в том числе из-за жесткой позиции Советского Союза, операция «Мушкетер». Тогда Вашингтон недвусмысленно дал понять Лондону и Парижу, что не собирается из-за их авантюры начинать ядерную войну, это в дальнейшем привело к созданию британцами и французами собственного атомного оружия.
Да и с политической точки зрения Североатлантический альянс не отличался внутренним единством. Вспомним слова Шарля де Голля, произнесенные еще в 1959-м, о Европе от Лиссабона до Урала. Эта идея совершенно не радовала господ на Капитолийском холме. Пройдет еще шесть лет, и строптивый генерал объявит официальную войну американскому доллару.
Только демонстрация Соединенными Штатами тотального военного превосходства над СССР могла прекратить разброд и шатания в стане сателлитов (деголлевская Франция таковым не была, разумеется), равно и положить конец поискам альтернативы американской гегемонии на просторах Старого Света.
Однако если Куба стала несомненным политическим успехом министра, что только укрепило к нему доверие со стороны Кеннеди, то Вьетнам – провалом. Блестящий аналитик Макнамара полагал, будто победы в Индокитае можно добиться с помощью только военных методов, а сопротивление вьетнамцев вполне преодолимо при опоре на силу с наращиванием военной группировки и усилением бомбардировок, как в Японии. Хотя военная мощь последней была сломлена вследствие вступления в войну Советского Союза.
Здесь аналитические способности министра дали сбой. Он недооценил степень сопротивляемости вьетнамцев (его сверхрациональному мышлению оказалось непонятно такое словосочетание, как «дух нации», только спустя годы он признал важность собственно национализма как силы), их спаянность и эффективность поддержки со стороны Москвы, существенно нивелировавшей благодаря прежде всего ЗРК С-75 превосходство американцев в воздухе.
Да и качество сражавшихся во Вьетнаме американских войск оставляло желать лучшего, точнее – с каждым годом ухудшалось. Не зря все новые контингенты, отправляемые в Сайгон, получили уничижительное прозвище «Дебилы Макнамары».
Министр слишком преувеличивал опасность распространения советского влияния в Юго-Восточной Азии, что, с его точки зрения, представляло угрозу безопасности США, и потому столь последовательно выступал за достижение победы над вьетнамцами именно силовым путем. И вероятно, для Макнамары оказался неожиданным масштаб антивоенных выступлений в собственной стране, в которых принял участие даже его сын.
Неудача во Вьетнаме, по всей видимости, стала не просто политическим поражением Макнамары, стоившим ему кресла министра обороны (он просидел в нем дольше своих предшественников и преемников – восемь лет при двух президентах), но и потрясла его внутренне. О трансформации взглядов этого человека писал его политический и идеологический оппонент (точнее – антагонист) Андрей Громыко, в воспоминаниях, законченных на исходе 80-х:
«На состоявшейся в 1967 году встрече, в которой с советской стороны приняли участие Косыгин и я, а с американской – Джонсон, Раск и Макнамара, именно министр обороны держал себя наиболее жестко… Однако в последние годы, когда положение в мире резко обострилось, когда прожектор времени высветил события прошлого, в том числе причины и характер вьетнамской войны, Макнамара и как ученый, и как политик выступил с осуждением курса, который был направлен на достижение военного превосходства над СССР любой ценой и вел к опасному накалу международной напряженности».
Любопытно, что Рогов несколько иначе описывает позицию Макнамары на упомянутой Громыко встрече:
«В июне 1967 года на саммите Линдона Джонсона и Алексея Косыгина в Глазборо Макнамара поразил советского премьера своим, казалось бы, иррациональным предложением о запрещении противоракетной обороны. Макнамара убеждал Косыгина, что в условиях взаимного ядерного сдерживания стратегическая оборона играет дестабилизирующую роль. Советской стороне потребовалось время, чтобы признать рациональную суть идеи Макнамары. Это привело в 1972 году к подписанию Договора по ПРО и Соглашения по ОСВ».
В данной интерпретации позиция Макнамары не представляется жесткой, скорее нацеленной на достижение компромисса и обусловленной стремлением поставить гонку вооружений под взаимный контроль. Именно поэтому его неверно называть ни голубем мира, ни ястребом.
В 80-е уже на пенсии Макнамара, по всей видимости, радикально пересмотрел свои взгляды, равно как и сожалел о многом из содеянного. Не напрасно его книга воспоминаний получила название «Путем ошибок и катастроф». Пересмотр привел Макнамару к жесткой критике Рейгана за инициирование программы СОИ и к попытке убедить Джорджа Буша-младшего не выходить из Договора по ПРО.
Постаревший политик и бизнесмен, верно, не желал своим соотечественникам пережить то, что испытал сам в октябрьские дни и ночи Карибского кризиса: «Это была изумительно прекрасная ночь (вероятно, с 27 на 28 октября 1962-го. – И. Х.), как осенние ночи в Вашингтоне. Я вышел из президентского Овального кабинета и, выйдя, подумал, что никогда не доживу до следующей субботней ночи».
Едва ли не физически ощутивший дыхание ядерного апокалипсиса и оказавшийся в эпицентре событий, поставивших мир на грань катастрофы, он выступал против расширения НАТО на Восток и говорил о необходимости выстраивания диалога с Россией, ибо понимал, что, по его собственным словам, война настолько сложна, что находится вне пределов человеческого разума. Не прислушались, а жаль.
В завершение своего материала, посвященного Макнамаре, Рогов ссылается на статью, опубликованную после смерти этого незаурядного человека в New York Times, назвавшей его персонажем шекспировской трагедии: «Он был жертвой своей интеллектуальной самоуверенности. Похоже, что он умер несчастным человеком, осознававшим последствия своей спеси, страдая от угрызений совести из-за того, что был архитектором вьетнамской войны. Но это запоздалое чувство вины доказывает, что в конечном счете у Макнамары была совесть».
На мой взгляд, Дональд Трамп при всех оговорках пытается следовать некогда предначертанным Макнамарой путем и наладить диалог с Россией. Получится ли – другой вопрос. Но убежден: политический опыт таких людей, как Роберт Макнамара, должен изучаться.
Игорь Ходаков, кандидат исторических наук