Повсюду мифы и загадки! Как слабый древний человек умудрился выжить среди хищников, куда делись неандертальцы и почему вообще антропологам можно верить? В этом году исполняется сто лет кафедре антропологии МГУ им. Ломоносова. Доцент кафедры, кандидат биологических наук Станислав Дробышевский развеял некоторые тайны.
Человек — самый злобный и стремный хищник. Потому что человек очень умный — у него есть палка или камень, которые можно кинуть. И как только он более 2,5 миллионов лет назад это сообразил и обзавелся орудиями, все проблемы с выживанием исчезли.
Посмотрите ролики на YouTube, как бушмены или масаи голыми руками, без оружия, отнимают добычу у гепардов и львов. Да, есть ненулевая вероятность, что бушмен попадет в зубы льву. Но скорее лев пострадает от бушмена, чем наоборот. И это касается всех охотничьих групп. Возьмите эвенков: медведь, конечно, может убить эвенка… однако медведей становится меньше, а у охотников все хорошо!
Бывало, люди гибли по вине животных. Среди древних находок есть прокусанные черепа — например, череп неандертальца из Кова-Негра с двумя дырочками от клыков. Но это исключения. А вот костей хищников на стоянках первобытных людей — полным-полно. Если мы посмотрим на современные племена охотников-собирателей, увидим ту же картину в деталях. Этим летом я ездил в Африку. На территориях, где живут хадза, зверей увидеть невозможно. Они прячутся, и бедным хадза приходится охотиться на песчанок и горлиц.
При этом из оружия у хадза только луки — самые убогие и примитивные. Наконечники, правда, металлические, и они их еще ядом смазывают. Но при этом сами их делать не умеют. Им соседи-скотоводы мастерят эти наконечники из консервной банки за три минуты. И все, этого достаточно. Да, леопард может напасть на человека из засады и захомячить его. Ну так и человек может из засады напасть на леопарда! Только люди делают это гораздо эффективнее: продумывают стратегию, план, знают, где укрыться от зверя и как его выследить.
Если вы видели, как в заповедниках крупные животные лезут под окна автобусов, — это исключительно потому, что там за охоту сразу упекут в тюрьму на несколько лет. Плюс эти животные не понимают, что в машине — человек. Вот павианы умные, они понимают и боятся подходить. А там, где племенам можно охотиться, зверье сразу разбегается при виде людей.
Так что мнение, будто человек беспомощный, хилый, и бегает-то он медленно, и видит-то плохо, и слышит никак, а нюхать вообще не может — это все чушь современного городского обывателя.
Как итог, человек — доминирующий вид, у которого проблема перенаселения, тогда как перед крупными хищниками стоит проблема вымирания.
В плане нанесения максимального урона человечеству наиболее смертоносным является копье. Его использовали во все времена. Длинная палка, заточил ее — и все. Если наконечник приделать — вообще красота. Универсальная штука: можно бросить, можно рукой ткнуть, убойная сила невероятная.
Лук — тоже очень эффективное оружие, из-за которого проливались реки крови. Но он получил распространение порядка десяти тысяч лет назад, а до этого два миллиона лет человечество обходилось копьями.
Если посмотреть фильмы про постапокалипсис или нашествие зомби, там все герои — лохи полные. Ведь первое, что надо сделать в столь жуткой ситуации — заточить себе здоровенное копье. С ним уже ничего не страшно. А все ходят с какими-то ножиками, молотками… полный бред.
Вы, несомненно, слышали байку о покупке Манхэттена у индейцев за бусы. Это реальный факт, и подобных случаев было много. А происходили они потому, что территория никакой ценности не имела.
Первобытные люди жили группами в 15-30 человек — больше они просто не могли прокормить, поэтому им было не с руки заниматься экспансией. Они постоянно кочевали, поскольку ресурсы на занятой территории заканчивались. Представьте, маленькая группа людей, а вокруг предледниковая степь или африканская саванна.
Зачем воевать? Если пришел кто-то чужой, — проблем-то: встал и ушел на сто километров в сторону.
Когда в неолите появилось производящее хозяйство — тогда появился и смысл объединять племена, захватывать пленных и как-то их напрягать. Да и то их тогда чаще приносили в жертву, чем использовали как рабочую силу. А если речь о более древних временах, зачем группе какие-то чужаки? Это лишние рты.
Соответственно, идти войной на кого-то смысла нет. Если численность группы превысит 30 человек, они умрут от голода — где охотникам-собирателям взять столько еды? А самое главное, чужие группы ничем не отличаются. У них и численность, и оружие — все такое же. Единственное, что может дать перевес — если в одной из групп по какой-то случайности взрослых мужиков оказалось меньше. Допустим, в одной группе три мужика, а в другой пять. С таким раскладом можно ночью подкрасться и всех перебить — успех!
Но риск от таких действий большой, а толк какой? Разве что съесть убитых. Но поедать друг друга — не очень классная стратегия: соседи быстро кончатся, а кушать надо каждый день. Человек редко плодится, длина поколений — 25 лет. Поэтому, хотя каннибализм был распространен повсеместно, охотиться на людей не имело смысла — их не напасешься. Другое дело, если случайно где-то чужак подвернулся, тогда да, почему бы и не съесть.
Нет ни одного внятного свидетельства, что неандертальца убил кроманьонец. Есть убитые неандертальцы. Есть убитые кроманьонцы. Но как узнать, кто их убил? Вероятнее всего, это сделали соседи.
Представление о геноциде исходит из того, что для кроманьонцев другие кроманьонцы — это «свои», а неандертальцы — «чужие». Но современные расистские представления базируются на категориях Железного века. Тогда как для охотника-собирателя «свои» — это те 30 человек, кого он лично знает, его семья. А остальные — что медведи, что неандертальцы, что кроманьонцы — это чужаки. Чем они «свои»? Тем, что у одних лоб более вертикальный, а у других более покатый? Ну и что? У них у всех другой язык, все другое. Когда у амазонских индейцев спрашивали, как они воспринимают соседние племена, те говорили, что в джунглях водятся ягуары, капибары, индейцы другого племени, тапиры, прочие звери — все это через запятую. Так что не стоит думать, что первобытные люди, у которых еще даже племен не было, воспринимали свой вид как некую общность.
Что случилось с неандертальцами? Произошло обычное экологическое вытеснение. Кроманьонцы быстрее плодились; у них, в отличие от неандертальцев, было метательное оружие, то есть они получали больше добычи. Плюс кроманьонцы шире использовали ресурсы — жрали все подряд: рыбу, моллюсков и прочее. А неандертальцы были более специализированными — ели только крупных копытных. То есть одна и та же территория могла прокормить много кроманьонцев и мало неандертальцев.
Кроме того, шла метисация. Причем часть метисов мужского пола, судя по всему, была бесплодной, что тоже демографически било по неандертальцам. А по кроманьонцам это било гораздо меньше, поскольку новые чистокровные постоянно лезли из тропиков, где и среда богаче, и площадь больше (сравните размеры Африки с Европой, половину которой тогда занимал ледник, а еще треть была нежилой из-за холода). Новым неандертальцам взяться было неоткуда. Их как сидело в Европе около десяти тысяч человек, так и все. И за 10-15 тысяч лет они растворились в кроманьонцах.
Теперь в нас небольшой процент их генов.
Теория эволюции в качестве гипотезы никогда и не озвучивалась. Дарвин ее 20 лет переводил из гипотезы в теорию. Когда он опубликовал свой труд, это было настолько аргументировано, что с этим уже мало что можно было сделать. Однако тогда еще ничего не знали про гены.
Кстати, первые генетики, в частности, основатель этой науки Томас Морган, были противниками теории эволюции. Но в 1920–30-е годы еще было непонятно, как все работает, а ген был некоей мистической фигней. Когда разобрались, к середине 20 века появилась синтетическая теория эволюции. Следующие 70 лет тоже зря не прошли. Последние публикации в научных журналах о том, что эволюция не работает, относятся, насколько мне известно, к периоду еще до войны.
Сейчас на теории эволюции основываются палеонтология, сравнительная анатомия, сравнительная этология, биохимия, биофизика, молекулярная биология, генетика. Она практически применима — из нее следуют выводы, которые мы используем в жизни: в фармакологии, в сельском хозяйстве, сейчас вот генная инженерия подъехала. У нее есть прогностическая ценность (то есть если мы с помощью теории предсказываем следствия из наблюдаемых фактов, а потом они исполняются, значит, теория работает). Но если кто-то хочет ее опровергнуть — удачи.
Это что касается теории эволюции. А сама эволюция как процесс идет почти четыре миллиарда лет, и в наших объяснениях того, как это происходит, еще будет масса уточнений.
Каждый год совершаются открытия. В этом и весь смысл науки.