Он не был там почти тридцать лет. Как уехал в семнадцать в Москву, поступать, так больше не возвращался в этот южный городок, где палисадники, каштаны и белье во дворах.
Рома не доучился, бросил институт. Он занялся бизнесом. И не прогадал. Рома был умен, обаятелен, расчетлив. Заводил легко нужные знакомства. Уже в двадцать пять заработал свой первый миллион. Полюбил гоночные машины и девчонок-моделей. Женился. Развелся. Снова женился, снова развелся. Рома жил бурно, весело, широко. Легко увольнял тех, кто ему возражал, даже старых, проверенных соратников. Знал, что прав только он. Потому и успешен.
Устраивал на свои дни рождения безумные салюты, обнимал приглашенных артистов, поливал их шампанским Crystal, прыгал со смехом в бассейн – прямо в только что купленном итальянском костюме.
Рома был очень доволен своей жизнью. Хотя иногда путался, сколько у него в точности детей. Пять? Или шесть?
И вот теперь он мчался в город своего детства. С немыслимой скоростью. Даже сам удивлялся, как лихо несется.
Рома оказался на центральной площади. Огляделся и усмехнулся: ничего не изменилось. Тот же желтый Дом культуры с колоннами, та же библиотека, где он был когда-то записан, то же исполком или местный суд, Рома точно уже не помнил.
– Ромка? Ты?
Рома обернулся. Черт побери, это была вахтерша из Дома культуры. Рома с дружками всегда мастерски прошмыгивали мимо нее в кино.
– Лидия Сергеевна, вы? – удивился Рома.
– Ну а кто ж еще?
– Вот это радость, Лид Сергевна! А вы совсем не изменились!
– Ишь, сразу комплименты. Ну ладно, приятно. Я всем рассказываю, как ты в кино мимо меня пробегал…
– А вы что, замечали?
– Конечно, дурачок. Жалела тебя, знала, что вы с мамой бедно живете.
– Слушайте, а я ведь к ней приехал.
– Так беги скорей. С утра видела ее в сберкассе.
В квартире Ромы на втором этаже двухэтажного бледно-зеленого домика тоже не изменилось совсем ничего. Даже старый велосипед так и стоял в прихожей. И Рома его уронил с грохотом.
– Ромка! Сынок! – мама заплакала и обняла его. – Ну вот и ты здесь…
– Мам, родная, а чего плакать? Конечно, я здесь! Пойдем-ка в нашу комнату.
Из двери выглянул дядя Митя, их сосед по коммуналке. В той же майке и с теми же усами.
– Дядь Мить! – засмеялся Рома. – И вы не изменились, ну надо же!
– Ромка? – изумился сосед. – Ну обалдеть. Сколько же лет… А ну-ка давай водочки за это дело?
– Иди ты! – рассердилась мама. – Хватит ему уже водочки. Пойдем, Рома, не слушай этого дурака.
Комната была совершенно такой же. На письменном столе Ромы так и стоял пыльный глобус, а еще модель самолета, которую Рома не доделал когда-то. Рома улыбнулся:
– Мамуль, я будто снова ребенок… Модель, что ли, доделать?
– Доделаешь, сынок. Куда спешить?
– Ну да. Хотя как это – куда? Хочу ребят своих повидать. Игорька, Колю, Жирного…
– Игорек спился, у Коли был инфаркт, а Жирный ваш стал полковником. В Чечне воевал. Ногу потерял. Но теперь здесь. Все здесь.
В комнату заглянул дядя Митя:
– Я извиняюсь, конечно. Но там прям весь двор собрался, на Ромку глянуть.
– Ах ты болтун! – воскликнула мама.
Рома вышел в свой двор. Где палисадники, каштаны и белье на веревках. Яркое солнце. Рома узнавал всех соседей, обнимался, целовал их, смеялся: «Родные мои… Ну что я за дурак, а? Ну как я мог без вас столько лет?»
И вдруг заиграл оркестр. Нестройно, но громко. Рома обернулся. Он увидел пять человек с духовыми инструментами и одним барабаном. Этот самодеятельный оркестрик играл в городе на свадьбах, похоронах и любых праздниках.
– Господи! И вы тут! – захохотал Рома. – Ну вообще! Как же вы меня тогда бесили своим дурацким музлом. А сейчас – я так рад. А ну-ка вот что, мужики. Двинем по городу. Прямо с оркестром. Хочу чтобы еще громче играли! И буду всех обнимать, кого встречу.
И вся эта забавная процессия двинулась по городу. Впереди Рома, он будто изображал дирижера. За ним мама с дядей Митей, потом оркестрик, потом соседи, продавщицы из ларьков, случайные прохожие и даже инвалид Аркадий Семенович, матерщинник и пьяница, катился в своем дребезжащем кресле на колесах.
Рома был счастлив. Он понял, что все его дикие фейерверки, все загулы в Париже и Лондоне, все лучшие красотки Москвы – это всё было такой чепухой по сравнению с дурацким оркестриком и веселым маршем по узким пыльным улицам родного городка. Мама все еще плакала, но соседки ей говорили:
– Петровна, хорош рыдать! Сын тут, что тебе еще надо?
Вдруг Рома увидел их школу. Панельную, трехэтажную, грязноватую. Рома взмахнул рукой, приказав оркестру затихнуть. Он улыбнулся и обратился к процессии:
– А вот тут я десять лет валял дурака. Да, мам? Школу эту ненавидел. А теперь прямо рад.
И тут Рома вспомнил Юльку. Одноклассницу. Светловолосую гордячку. Как Рома плелся за ней после школы в девятом классе, как уговаривал встретиться, а Юлька отмахивалась. Но все-таки соглашалась. Они шли в маленькое кафе и Рома угощал Юльку мороженым. На деньги, которые незаметно воровал из плаща соседа дяди Мити. Ради Юльки он был готов на что угодно. И однажды майским вечером Юлька разрешила себя поцеловать. Ее губы пахли мороженым, а волосы – тополем и акацией.
Когда Рома уезжал в Москву, он сказал Юльке, что устроится там, а потом обязательно вернется за ней. Женится, и они будут счастливы. Но не вернулся. Он быстро о Юльке забыл.
Теперь вспомнил. Рома спросил:
– Так, друзья, а где Юлька? Хочу ее видеть прямо сейчас!
Один из музыкантов уронил свою валторну в пыль. Все отвернулись. Инвалид Аркадий Семенович пробубнил: «Ну вот, испортил нам праздник…»
Рома повернулся к маме:
– Мам, что такое? Где Юлька?
Мама усмехнулась:
– Понимаешь, сынок, какое дело… Просто Юля еще не умерла.
Алексей БЕЛЯКОВ
