Как герой России стал «врагом народа»

Как уничтожалась память о герое первой гибридной войны в истории России

Автор – Александр Бендин

Личность и дела генерал-губернатора Михаила Николаевича Муравьева, управлявшего Северо-Западным краем России (Литва и Белоруссия) в 1863–1865 годах обладают особой притягательной силой. Профессиональный интерес к фигуре виленского генерал-губернатора испытывают не только ученые-историки. Граф М. Н. Муравьев давно уже стал объектом пристального внимания лиц, число и разнообразие которых вызывает неподдельное удивление. В этом пестром списке представлены польские сепаратисты, российские радикалы, экстремисты и либералы, коммунистические партийные функционеры, деятели науки и культуры, белорусские националисты, государственные и оппозиционные, и прочая, прочая.

Связующей нитью между этими лицами – независимо от их места в истории, идейной ангажированности, образования, партийной и этнической принадлежности, является многоликая и вездесущая русофобия. Сквозь призму отношений к фигуре М. Н. Муравьева небезынтересно изучать и различные общественные явления. Например, такие, как белорусский национализм и «национальная» история Белоруссии. Названный подход позволяет выявить носителей и творцов русофобской идеологии, их мотивы и цели, а также формы, в которых она проявлялась в белорусской истории и современности.

Прежде чем перейти к изложению названной темы, следует рассмотреть события польского мятежа 1863 года и ту политическую опасность, которую он представлял для Российского государства, единства русского народа и Русской православной церкви. Мятеж начался в ту пору, когда Россия вступила в эпоху Великих реформ императора Александра II (1855−1881). Так как речь шла об освобождении миллионов крестьян и перераспределении собственности на землю между дворянами и крестьянами, конфликтов и противоречий в столь сложном деле было не избежать. Недовольство испытывали и дворяне, и крестьяне, интересы которых ущемляли условия освободительной реформы 1861 г.

Россия вступила в полосу социальной турбулентности, и важнейшей политической задачей в этих переходных условиях становилось сохранение государства, которое было гарантом общественного порядка, законности и территориальной целостности страны. Сохранение сильного и единого государства становилось решающим условием успешного проведения реформ и спасения страны от хаоса, анархии и катастрофического развала. В связи с этим монархия оказалась в весьма непростой ситуации, поддерживая порядок и устанавливая новый баланс интересов между двумя основными сословиями российского общества.

Для того чтобы точно определить степень внутренних и внешних угроз безопасности Российского государства в 1863 г., целесообразно использовать оппозицию «друг-враг». Кто же был в это время политическим врагом, целью которого было разрушение Российского государства и срыв его в пропасть распадения и гибели? В первую очередь, к категории политических врагов следует отнести вооруженных польских сепаратистов, которые ставили своей целью расчленение Российской империи, отторжение от нее Царства Польского, а также Литвы, Белоруссии и части Малороссии, с преобладающим западно-русским (белорусы и малороссы) православным населением.

Победа сепаратистского мятежа означала в тех условиях разъединение большого русского народа, политический, этнический и религиозный отрыв малороссов и белорусов от великороссов центральной России. В восстановленной Речи Посполитой ее подданные – белорусы и малороссы (согласно польской пропаганде – «народы Литвы и Руси»), должны были стать врагами побежденной России. Раскол с помощью восстановления унии с Римом ожидал и Русскую православную церковь в Литве, Белоруссии и Малороссии, которые должны были войти в состав победившей, независимой Польши.

Издатели «Колокола» А. И. Герцен и Н. П. Огарёв

Ведущей социальной силой вооруженного мятежа было дворянство, шляхта и ксендзы. Интегрирующим и направляющим началом национально-патриотической идеологии сепаратистского мятежа была воинствующая русофобия, призванная вызвать «настоящую вражду» и ненависть к «москалям» – русским варварам и угнетателям европейской Польши.

Подпольная пропаганда с помощью щедрых социальных обещаний и политических провокаций пыталась взбунтовать крестьянство названных регионов в интересах достижения политических целей сепаратистов. Предполагалось использовать в качестве пушечного мяса сепаратистского мятежа не только польских, литовских, белорусских и малороссийских крестьян западных окраин, но и великорусских крестьян центральной России. Объектом подстрекательской пропаганды становилось и великорусское старообрядчество, дискриминируемое в России по религиозным мотивам.

К началу польского мятежа в России сформировалась подпольная экстремистская организация «Земля и воля», задачей которой являлась организация общероссийского крестьянского бунта. В помощь сепаратистскому мятежу началось провоцирование междоусобной кровавой резни, в которой великорусские крестьяне должны были истребить великорусских дворян и разрушить государственный и общественный порядок в своей стране.

Польских сепаратистов, а также экстремистов из «Земли и воли» активно поддержала радикальная и влиятельная эмигрантская газета «Колокол», издаваемая в Лондоне А. И. Герценом и Н. П. Огаревым. Возник ситуативный политический союз, объединивший политических врагов Российского государства – польских сепаратистов с одной стороны и левых экстремистов и радикалов с другой.

Иван Крамской. Портрет Александра III (фрагмент). 1886

И «Земля и воля», и «Колокол» стали пешками в чужой политической игре, представ в роли политических провокаторов, пропагандировавших в русском обществе лукавые идеи о том, что у польских сепаратистов и освобожденных правительством русских крестьян общий враг – Российское государство, которое нужно уничтожить общими революционными усилиями. В то же время усилия пропаганды – западной либеральной, польской патриотической, а также внутрирусской – экстремистской и радикальной, были направлены на то, чтобы идейно и морально обессилить русское общество и правительство, внушить им представление о собственной неправоте в деле защиты России и о правоте и справедливости освободительной польской борьбы.

Подняв вооруженный мятеж против России, польские мятежники рассчитывали, что на помощь им придут войска Франции и Великобритании. И тогда кровавые крестьянские бунты внутри страны и вооруженная интервенция извне помогут им сокрушить Российское государство, расчленить и оккупировать его западные территории. Следует добавить, что в защиту мятежников выступила либеральная и прогрессивная общественность Западной Европы, призывая русских варваров уступить польской цивилизации свои западные земли.

Если использовать современную терминологию, то в 1863 г. против Российской империи началась первая гибридная война, временно объединившая ее внешних и внутренних врагов, которые использовали такие приемы, как иррегулярные военные действия, терроризм, политические провокации, светскую и религиозную пропаганду внутри страны, внешнеполитический шантаж и информационно-пропагандистское давление извне. Военно-политическая угроза для реформируемой России была серьезная, на кону стояло будущее не только реформ, но и самой страны.

И вот в годину надвигающейся новой Смуты в правительстве появился человек, принадлежавший к той категории избранных, которых в первую Смуту начала XVII века называли «прямые люди», и которые, в отличие от «кривых», были способны жертвовать собой для защиты Русской земли и православной веры. Речь идет о Михаиле Николаевиче Муравьеве, которого император Александр II назначил в апреле 1863 г. генерал-губернатором Северо-Западного края России, включавшего территорию современной Белоруссии, Литвы и части Польши. На вызов новой гибридной войны генерал-губернатор сумел найти ответы, оказавшиеся необычайно убедительными и эффективными.

В отличие от многих представителей высшей имперской бюрократии, М. Н. Муравьев не страдал «кривизной» заискивающего, подобострастного либерализма, по-холопски взирающего на мнение цивилизованной Европы. Муравьев, по словам Л. А. Тихомирова, был твердо уверен, что «русская идея» сильнее «польской идеи». Поэтому, без оглядки на русофобские выпады прогрессивной Европы и негодование сановных петербургских либералов, он действовал против политических врагов России решительно и твердо.

Разумно используя методы принуждения и убеждения, М. Н. Муравьев к короткий срок поставил мятежное дворянство, шляхту и ксендзов на колени, заставив их публично просить императора о пощаде. И в это же время своими решительными действиями Муравьев буквально поднял с колен угнетенное, униженное и ограбленное польскими панами западно-русское крестьянство.

Виленский генерал-губернатор ясно понимал, кто является врагом, а кто – другом России. Поэтому в лице Муравьева русская власть впервые выступила в роли не только экономического, но и национального освободителя белорусских и малороссийских крестьян от колониального гнета польского дворянства и шляхты. Началось располячение и деколонизация Северо-Западного края России с помощью русского образования, русской культуры и Русской церкви. Были проведены реформы, улучшившие социально-экономическое положение православного духовенства и местного крестьянства, независимо от его этнической и конфессиональной принадлежности.

Реакцией западно-русского крестьянства, как православного, так и католического стало массовое выражение преданности российскому императору. И, самое главное, произошло пробуждение традиционного общерусского самосознания и российского патриотизма. Благодаря умелым действиям М. Н. Муравьева правительственная борьба с польским сепаратизмом в Северо-Западном крае России получила широкую социальную поддержку. В своих обращениях к императору Александру II и генерал-губернатору Муравьеву местные крестьяне заявляли, что они русские и готовы защищать свое Отечество Россию.

Появилась потребность в русском образовании, и местное крестьянское население стало охотно посылать своих детей в народные училища. Имя Муравьева, ставшее известным всей России, стало знаменем справедливой и победоносной борьбы за территориальную целостность государства, единство русского народа и Православной церкви.

В это время страх перед Муравьевым испытывали польские мятежники – дворянство, шляхта и ксендзы, преступления которых он наказывал в соответствии с законом, сбивая с виновных привычную сословную спесь. Глубокую ненависть к Муравьеву испытывал первый творец отвратительного и пошлого антимуравьевского мифа А. И. Герцен. «Гуманист и народолюбец» Герцен высокомерно отворачивался от известий о сотнях белорусских крестьян, повешенных, замученных, изувеченных польскими мятежниками за верность России и царю-освободителю Александру II. Но стоило русской администрации наказать мятежников, приговоренных судом за государственные преступления и терроризм, как избирательно гуманный «Колокол» поднимал неистовый пропагандистский трезвон, оскорбительно именуя Муравьева «злодеем» и «вешателем».

С легкой руки политического провокатора Герцена и его польских соратников началось русофобское шельмование имени М. Н. Муравьева в революционной и либеральной печати. В этом непристойном деле содействие политическим врагам России, как ни странно, оказало и российское правительство.

В конце 60-х годов XIX века правительство решило отказаться от муравьевской политики, основанной на «русской идее» наступления на интересы дворянско-шляхетского меньшинства Северо-Западного края России. В управлении краем произошли серьезные перемены. Началось возвращение к прежней «безыдейной» политике сословной солидарности с польским дворянством. Напуганные практическим воплощением «русской идеи» и вынужденно смирившиеся политические враги России смогли, наконец, облегченно перевести дух. Воспрянувшее было православное духовенство и западно-русское крестьянство вновь впали в уныние. Настало торжество либерально «кривых» администраторов, вернувшихся к привычной практике сословного соглашательства с благородным польским дворянством.

Имя и дела «прямого» М. Н. Муравьева и его «русскую идею» негласным образом было приказано забыть и вычеркнуть из народной памяти. Настало время принудительного официального забвения, которое продлилось до конца 80-х годов. Однако в правление императора Александра III (1881−1894) либеральная «кривизна» региональной политики стала постепенно исправляться. Начался правительственный разворот в сторону защиты в крае русских национальных интересов.

Михаил Николаевич Муравьёв

В связи с этим появилась возможность на основании общественной инициативы и по разрешению правительства начать всенародный сбор средств на создание памятника М. Н. Муравьеву в столице Северо-Западного края г. Вильне. В 1898 г. при огромном стечении народа памятник виленскому генерал-губернатору был торжественно открыт. Запечатленный в бронзе граф М. Н. Муравьев-Виленский стал олицетворением нравственной правоты, силы и справедливости «русской идеи» на западе России.

Но не дремали и политические враги России. Теперь к делу создания русофобского антимуравьевского мифа к прежним врагам Российского государства присоединились новые – польские социалисты и литовские социал-демократы. Вскоре инициатива в антимуравьевском мифотворчестве перешла к белорусским большевикам.

«Угнетатель» и «вешатель»: как герой России стал врагом народа

В результате победы Октябрьской революции 1917 года большой русский народ, состоящий из белорусов, малороссов и великороссов, оказался искусственно разделенным на отдельные политические нации. Административно-политическому делению подлежала и территория исторической России. На ее западных окраинах по инициативе руководства Российской коммунистической партии большевиков была создана Советская Белоруссия. Первое в истории национальное белорусское государство, возникшее в результате воздействия внешнеполитических факторов, остро нуждалось в исторической легитимации. Суть этой легитимации заключалась в сочинении мифической истории о том, что в создании белорусского советского государства главную роль сыграли факторы внутреннего происхождения.

Для этого следовало внушать гражданам Советской Белоруссии заимствованную польскую идею о том, что белорусы – это отдельный от великороссов и малороссов народ, которой являлся жертвой национального и классового угнетения со стороны великодержавной России. Следующим шагом в процессе исторического мифотворчества становилось создание героического мифа о борьбе белорусского народа с деспотическим царским режимом за свою свободу и политическую независимость.

Таким образом, партийные теоретики создали идеологическую основу белорусского исторического мифа, а пропагандисты, «мастера культуры» и доморощенные ученые, используя механизмы политической диктатуры, должны были внедрить его в общественное сознание. Советские белорусизаторы, создававшие «национальную» историю, столкнулись здесь с проблемами, которые научным путем решить было невозможно. Возник непримиримый конфликт между историческими фактами и целями большевистской исторической политики, направленной на дерусификацию коллективной памяти.

Дело в том, что большую часть населения нового национального государства, вошедшего в состав СССР, составляло западнорусское крестьянство – православные этнические белорусы, в массе своей обладавшие общерусским самосознанием. Это массовое общерусское самосознание опиралось на коллективную память, общую российскую историю и православную веру. Большевистские строители белорусской социалистической нации рассматривали общерусское самосознание и российский патриотизм белорусов как явление идейно и политически крайне опасное. Для того, чтобы это явление искоренить, большевики в 20-х – начале 30-х гг. прошлого века начали проводить политику белорусизации общественной, культурной и политической жизни. Одним из мотивов этой политики являлась официальная русофобия, ставшая идейно-политическим основанием белорусского советского национализма.

В связи с этим из социальной памяти новой нации изгонялось общерусское, российское и православное содержание, которое заменялось советской национальной мифологией. Официальная русофобия проявлялась в принудительном вытеснении из общественной, научной и политической жизни страны русского языка, русской культуры, подавлении западнорусской интеллигенции и православия. Объектом белорусизации стала общая российская история и коллективная память об общерусском единстве, русском самосознании и российском патриотизме белорусов.

Классовую и национальную злобу большевистских белорусизаторов вызывали личность и дела носителя «русской идеи» Михаила Николаевича Муравьева. Ревностный просветитель белорусских крестьян был объявлен «русификатором», который якобы безжалостно запрещал белорусский язык и подавлял мифическое белорусское «возрождение». Зловещий образ «русификатора» Муравьева, созданный белорусизаторами 20-х годов прошлого века, стали охотно использовать белорусизаторы постсоветские, сочиняя новую «национальную» историю и ее мифологические сюжеты.

Анонимная гравюра из польского альбома к 50-летию январского восстания, изображающая «Муравьёва-вешателя» в Литве

Как уже отмечалось, несущей конструкцией советской исторической мифологии являлась польско-большевистская идея о том, что национальным и классовым угнетателем белорусского народа являлась самодержавная Россия. Однако события 1863 г. стали убедительным свидетельством, что белорусское крестьянство, прежде всего, православное, не только осознавало и заявляло себя русским, то есть частью большого русского народа, но и готово было с оружием в руках защищать свое Отечество Россию от притязаний польских угнетателей и сепаратистов.

Но признать эти достоверные исторические факты советские творцы «национальной» истории не могли по причинам идеологическим и политическим. В таком случае рушился бы создаваемый героический миф о самоотверженной борьбе белорусского народа за свою свободу и независимость, врагом которой была назначена деспотическая Россия. У советских производителей исторической мифологии не оставалось иного выхода, как с легкой руки польских мятежников устроить политический маскарад в стиле ретро. Произошло это следующим образом.

В 1863 г. польские шляхтичи – агитаторы и пропагандисты, сочиняя подпольные агитки, рядились в мужиков и солдат, чтобы от их имени подстрекать западнорусских крестьян к мятежу против власти царя-освободителя Александра II. Колониальные угнетатели, которых крестьяне искренне ненавидели, теперь самочинно выдавали себя за «освободителей», стремясь использовать тех же крестьян в качестве средства для восстановления в крае политического господства панов и шляхты. Затея эта с треском провалилась, но не прошла бесследно.

Советские белорусизаторы истории, усвоив опыт пропагандистского маскарада, решили отобрать героические лавры у польских мятежников, воевавших за восстановление Речи Посполитой в границах 1772 г. Было решено не только нарядить польских патриотов в белорусские национальные одежды, но и беспардонно подменить мотивы и цели их вооруженной борьбы. Непристойный маскарад, обесценивший польский патриотизм, превратил ряженых белорусами поляков в борцов за мифическую белорусскую независимость.

Правда, сами православные белорусы, будучи преданными патриотами России, о каком-либо политическом сепаратизме даже и не помышляли. Более того, с ним они активно боролись. Тем более не помышляли о белорусской независимости и польские сепаратисты, воюя с Россией за свое польское государство, включавшего в свои будущие границы территорию современной Белоруссии.

Русофобская составляющая советского национального мифа, разделявшего белорусов, малороссов и великороссов на отдельные нации, была представлена отталкивающими образами императорской России и ее выдающихся государственных деятелей. В русофобской картине мира, созданной творцами белорусского этнического национализма, персональным олицетворением классового зла, порождаемого имперской Россией, стал виленский генерал-губернатор Михаил Николаевич Муравьев.

Выбор этот не был случайным. В благодарной коллективной памяти западнорусского населения носитель «русской идеи» М.Н. Муравьев по-прежнему оставался народным заступником, просветителем и освободителем от гнета польских панов и шляхты. Поэтому большевистские производители национальной мифологии целенаправленно прибегли к привычной технологии ретроспективного маскарада.

Михаил Николаевич Муравьёв

В перевернутой реальности маскарадного мифа, который следовало воспринимать сквозь призму «классовой борьбы», ряженных в белорусские мужицкие свитки польских шляхтичей безжалостно преследовал и уничтожал ряженный в классового врага белорусской свободы российский угнетатель и «вешатель» М.Н. Муравьев. Тем самым мифологический сюжет белорусизации польского мятежа 1863 г. получал завершенную форму и точную прагматическую направленность. С помощью маскарадного мифотворчества советские белорусизаторы истории убивали одновременно двух идейно-политических зайцев.

Во-первых, целенаправленно нейтрализовался польский национальный патриотизм, проявленный вооруженными сепаратистами в Северо-западном крае России. Во-вторых, из формируемой коллективной памяти вытравливались российский патриотизм и общерусское самосознание, которые массово проявились у белорусских крестьян при защите территориальной целостности России.

Для белорусского этнического национализма «русская идея» Муравьева и белорусы, массово ее поддерживавшие, представляли гораздо большую идейно-политическую опасность, чем польский национальный патриотизм. Ведь главная задача белорусизаторов заключалась в том, чтобы вычленить белорусов в качестве отдельного народа из общерусского исторического, этнокультурного и церковного пространства и сочинить ему особую «национальную» историю.

Поэтому маскарадная мистификация польского мятежа, сотворенная советскими создателями «национальной» истории, сохраняла свою актуальность вплоть до упразднения Советской Белоруссии. Как уже отмечалось выше, для этого были весомые идейные и политические причины. Белорусский этнический национализм, который идейно обосновывает существование белорусов как отдельного народа, и русофобия, единство большого русского народа категорически отрицающая, связаны воедино. Без русофобии – своей идейно-психологической основы, данный вид национализма как целостная и функциональная идеология политически существовать не может.

Такая же взаимозависимость существует между идеологией белорусского национализма и «национальной историей» Белоруссии. Идеология национализма, взятая в качестве познавательного инструмента, превращает «национальную историю» Белоруссии в «ретроспективную мифологию», которая, в свою очередь, выполняет функции псевдонаучного обоснования той же националистической идеологии. Создается замкнутая система идеологических координат, в соответствии с которыми происходит целенаправленное конструирование коллективной памяти, утверждаются новые символы и представления.

В коллективной памяти, созданной советской пропагандой и образованием, вытесненные воспоминания и факты общерусского самосознания и российского патриотизма были заменены элементами исторической русофобии и этнического национализма. Справедливости ради следует отметить, что этнический национализм советского образца принимал не столько этнические, сколько «классовые» формы. Его разъединяющее, потенциально сепаратистское начало купировалось идеями и практикой советского интернационализма, общесоюзной историей и объединяющей русской культурой. Однако русофобия, присущая белорусскому советскому национализму, сумела внедрить в коллективную память маскарадную белорусизацию польского мятежа 1863 г. и зловещий образ «русификатора» и «вешателя» М.Н. Муравьева в его «классовой» интерпретации.

С появлением в 1991 г. государства Республика Беларусь, созданная советскими белорусизаторами идеология этнического национализма претерпела известную эволюцию. В связи с распадом СССР и его правящей Коммунистической партии советская национальная идеология утратила свой «классовый» и «интернациональный» характер и приобрела сугубо «национальное» измерение. Вышедший из советского источника современный белорусский национализм в настоящее время представлен двумя основными разновидностями: официальный – бюрократический и популистский; и оппозиционный – этнический и радикальный. В последние годы граница между официальным и оппозиционным национализмом стала заметно стираться.

Следует отметить, что русофобия в той или иной степени присуща обоим видам белорусского национализма. Агрессивной формой русофобии отличается национализм этнический, оппозиционный. Данное обстоятельство вызвано тем, что современный этнический национализм как идеология политической оппозиции вобрал в себя идеи белорусской эмиграции и коллаборационистов, сотрудничавших с нацистами в годы Великой Отечественной войны.

Однако общей русофобской основой обоих национализмов является негативное отношение к общерусскому единству белорусов, малороссов и великороссов. Следовательно, столь же негативным является отношение к общерусскому самосознанию и российскому патриотизму, которые демонстрировали белорусы во второй половине XIX – начале XX века. Остался неизменным и такой объект русофобии, как «русификатор» и «вешатель» Муравьев и его «русская идея», которая стала политической программой просвещения и освобождения белорусских крестьян от колониального гнета польских помещиков и шляхты.

Открытие памятника Михаилу Муравьёву в Вильне (1898 год)

В идеях общерусского единства, основанных на исторически достоверном опыте российского прошлого, националисты, как официальные, так и оппозиционные, видят угрозу белорусской независимости. Иррациональные, глубинные страхи современных белорусизаторов заставляют их обращаться к практике белорусизаторов большевистских и прибегать к репрессиям против критиков официального и оппозиционного национализма. Достаточно лишь вспомнить громкое «дело регнумовцев» и обвинительные приговоры, им вынесенные.

И в том, и в другом случае объекты русофобии и маскарадные сюжеты «национальной» истории остаются практически неизменными. Следовательно, белорусский национализм, в какое бы время и в какой бы ипостаси он не выступал, без русофобской составляющей не функционален. Отношение к личности и делам М.Н. Муравьева служит убедительным подтверждением этому факту.

Кто был палачом белорусов – Муравьёв или Калиновский?

Автор – Кирилл Аверьянов-Минский

Едва ли найдётся более ненавидимая «свядомой» интеллигенцией историческая личность, чем граф Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский. Вслед за российскими либералами XIX века и большевиками белорусские самостийники настойчиво навешивает на Муравьёва ярлык «вешателя», обвиняя его в жестоком подавлении восстания 1863 года.

При этом польский мятежник, предводитель восстания на территории Белоруссии и Литвы Винцент Константы Калиновский (в начале XX века переименованный в «Кастуся») канонизирован той же белорусской интеллигенцией в лике мученика и борца со «москалями». Даже президент Александр Лукашенко в прошлом году назвал Калиновского «нашим человеком нашего государства».

Сложно сказать, что «нашего» нашёл Лукашенко в Калиновском. Лежащие на поверхности факты свидетельствуют о том, что «Кастусь» – поляк до мозга костей.

1) Целью восстания было восстановление польского государства в границах 1772 года, для Белой Руси это означало тотальную полонизацию и окатоличивание.

2) Все повстанцы, в том числе и Калиновский, давали присягу следующего содержания: «Присягаем во имя Пресвятой Троицы и клянёмся на ранах Христа, что нашей родине Польше будем служить верно и исполнять, во имя того же отечества Польши, все приказания, предписанные нам начальниками…»

3) Калиновский все свои приказы заканчивал лозунгом «Boże zbaw Polskę».

4) Обращаясь к жителям Белоруссии, Калиновский писал в «Письме Яськи-Господаря из-под Вильны к мужикам земли польской»: «…разве ж мы, децюки, сидеть будем? Мы, что живём на земле польской, что едим хлеб польский, мы, поляки из веков вечных».

5) Винцент Константы родился на территории современной Польши, в Мостовлянах. Род Калиновских происходил из Мазовии (центр этого региона – Варшава).

На эти факты белорусские фальсификаторы истории закрываются глаза. Для них «белорусскость» Калиновского – предмет веры, а вера, как известно, слепа и не требует научных доказательств.

Созданием вокруг Калиновского ореола святости местечковые националисты пытаются возвести перед белорусами стену, лишающую их возможности объективно взглянуть не только на национальную принадлежность Винцента Константы, но и на те методы, к которым прибегал Калиновский для достижения «народного счастья».

Историки, объективно и беспристрастно изучающие польское восстание и его подавление, считают, что развязанный повстанцами террор против мирного населения Белоруссии позволяет рассматривать в качестве карателя белорусского народа именно Калиновского, а не графа Муравьёва, как пытаются доказать самостийные идеологи.

Так кто же на самом деле был вешателем – Муравьёв или Калиновский?

Для начала разберёмся с тем, каким образом жупел «вешателя» навесили на графа Муравьёва. Происхождение данного прозвища связано с известным историческим анекдотом.

В 1830-х годах Муравьёв занимал пост гродненского губернатора, и на одном из публичных мероприятий местные польские шляхтичи, желая поддеть Михаила Николаевича, спросили у него: «Не родственник ли вы того Муравьёва, которого повесили за мятеж против государя?» (имелся в виду Сергей Иванович Муравьёв-Апостол, приговорённый в 1826 году к высшей мере наказания за организацию декабристского мятежа). Известный своим остроумием Муравьёв ответил: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, я – из тех, которые сами вешают».

После этого случая все недоброжелатели графа стали именовать его «вешателем».

Как видим, появление прозвища «вешатель» никоим образом не связано с подавлением Муравьёвым польского мятежа 1863 года. Иначе и быть не могло, поскольку предпринятые графом меры по усмирению и наказанию бунтующих поляков нельзя назвать чрезмерно жёсткими, учитывая то, как обычно подавлялись восстания в XIX столетии.

Всего в Северо-Западном крае было казнено 128 мятежников, и, как отмечает белорусский историк Александр Бендин, лишь 16% участников восстания были подвергнуты различного рода уголовным наказаниям.

Данные цифры не идут ни в какое сравнение с практикой подавления мятежей в других странах. Так, во Франции в ходе подавления Парижской коммуны правительственными войсками было убито 30 тысяч человек. Чудовищную жестокость проявили англичане при подавлении восстания сипаев в Индии: одного подозрения в симпатии к повстанцам было достаточно для того, чтобы стереть с лица земли целые деревни.

Ян Богумил Розен. Патруль польских улан во время январского восстания 1863 г. 1888

Необходимо подчеркнуть, что все казнённые польские мятежники были приговорены к высшей мере наказания судом, который установил в их действиях признаки тяжких преступлений против личности и государства. Исходя из этого, повешенных повстанцев нельзя назвать безвинными жертвами – все они были опасными преступниками, которые отказались от данной ими присяги на верность русскому императору и посягнули на территориальную целостность Российской империи.

А вот под каток террора, развязанного мятежниками, попали действительно ни в чём не повинные люди: крестьяне, православные священники, чиновники, не поддержавшие восстание дворяне. Отряды, общее руководство которыми в Северо-Западном крае осуществлял Винцент Калиновский, назывались «кинжальщиками» и – особо подчеркнём – «жандармами-вешателями» (по излюбленным орудиям казни).

Жестокость «жандармов-вешателей» возрастала по мере того, как они осознавали, что белорусы встали на сторону правительства и не желают поддерживать повстанцев. В «Приказе-воззвании Виленского повстанческого центра к народам Литвы и Белоруссии» от 11 июня 1863 года Калиновский в бешенстве писал:

«За вашу долю кровь проливают справедливые люди, а вы, как те Каины и Иуды Искариотские, добрых братьев продавали врагам вашим! Но польское правительство спрашивает вас, по какому вы праву смели помогать москалю в нечистом деле?! Где у вас был разум, где у вас была правда? Разве вспомнили вы о страшном суде Божьем? Вы скажете, что делали это поневоле, но мы люди вольные, нет у нас неволи, а кто хочет неволи московской – тому дадим виселицу на суку».

Об отношении белорусов к польскому мятежу красноречиво свидетельствуют письма на имя императора Александра II, которые приходили со всех концов Белоруссии. В них белорусы заверяли императора в своих верноподданнических чувствах и стремлении защищать свой край от польских инсургентов.

«Августейший монарх! – писали представители Витебского городского общества. – Необузданные свои притязания, попирающие всякую правду, поляки простерли посягательством своим и на белорусский край, исконное достояние России. И здесь, к прискорбию нашему, нашлась горсть дерзких, возмечтавших заявить Польшу в Белоруссии и смутить общественное спокойствие; но они горько ошиблись. Народ доказал, что он истинно русский.

Да сохранит нас Всевышний от беспорядка и бедствий войны! Но если Провидением суждено нам испытать их, верь, Государь, что мы никому не уступим в благоговейной преданности и любви к тебе, Царь, и к славной Твоим благодушным царствованием России и не остановимся ни перед какими жертвами для охранения чести и целостности твоей империи, дорого нашего Отечества».

В белорусских губерниях из числа местных крестьян были сформированы сельские вооружённые караулы, которые задерживали мятежников и передавали их в руки законных властей. Караулы оказали существенную помощь правительственным войскам в подавлении мятежа, и сотни белорусских крестьян были удостоены высоких государственных наград.

Полковник А.Д. Соколов в рапорте князю В.А. Долгорукову о положении в Могилёвской губернии писал:

«Многие помещики-поляки Могилёвской губ. участвуют в мятеже против правительства, и многие из них хотя не участвуют явно, но сочувствуют восстанию, крестьяне же, напротив, где только можно, выказывают свою преданность Государю-Императору и, сколько от них зависит, способствуют к подавлению мятежа;

в одно могилёвское уездное управление ими доставлено до 80 чел. разного звания людей, пойманных в лесах и на дорогах, из числа которых хотя и не все, но многие находились в шайках мятежников и впоследствии отстали или отделились, крестьянами также представлено более 30 чел. помещиков, которые, как они утверждают, доставляли продовольствие шайкам или внушали крестьянам не повиноваться русскому правительству и признать над собой владычество Польши и по другим обстоятельствам навлекли на себя их подозрение».

Точное число жертв польских карателей установить трудно.

Сам Муравьёв называл цифру в 500 человек. По информации «Московских ведомостей», на 19 сентября 1863 года количество только повешенных поляками достигло 750 человек. По данным III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, за весь 1863 год повстанцы казнили 924 человека. «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона указывает, что число жертв повстанческого террора равнялось примерно 2 тысячам человек.

Бесчинства польских мятежников коснулись семей двух выдающихся уроженцев Белоруссии – лингвиста Антона Семёновича Будиловича и философа Николая Онуфриевича Лосского.

Отец Будиловича получил от поляков извещение о том, что он приговорён к смертной казни «как слишком русский», однако повстанцам не удалось его отыскать.

А вот родственник Лосского не смог избежать расправы: «Дед мой Иван был униатским священником в местечке Усвят (очевидно, он был униатом до 1839 года, а после Полоцкого собора стал православным. – прим. автора). Говорят, он был замучен польскими повстанцами в 1863 году за то, что хорошо объяснял крестьянам значение манифеста об уничтожении крепостного права; они распяли его на кресте».

По отношению к православным священнослужителям повстанцы проявляли особую жестокость. Вероятно, одной из главных причин этого была нарочито антиправославная позиция Калиновского.

«Православие – вера собачья, схизма, которую силой навязали российские власти», – так Винцент Константы характеризовал исконную веру белорусов.

В обозе повстанческого отряда Людвика Нарбутта, орудовавшего в Пинском уезде, была найдена чудовищная по содержанию листовка. На ней изображался повешенный на суку православный священник и содержалась надпись на польском языке:

«Это ты, поп, будешь так висеть, если не исправишься. Если у тебя ещё чешется язык брехать в церкви хлопам бредни, то лучше наколи его шпилькой!!! А вороны будут насыщаться твоим телом!!! Ах, какая же это будет позорная смерть???» Автором сего «шедевра» повстанческой пропаганды предположительно был Франциск Бенедикт Богушевич, будущий отец-основатель белорусского националистического проекта.

Пожалуй, наиболее известными мучениками за веру, принявшими смерть от рук польских карателей, был священник Даниил Конопасевич.

Он служил в церкви деревни Богушевичи Игуменского уезда Минской губернии. После начала восстания отец Даниил поддержал борьбу белорусских крестьян против польских инсургентов. Кроме того, он проводил отпевание павших в боях с мятежниками воинов русской армии. За это повстанцы приговорили его к смерти.

23 мая 1863 года мятежники убили богушевичского батюшку, повесив его во дворе собственного дома. Пока убийцы находились в Богушевичах, они запрещали снимать тело священника, чтобы оно висело подольше в назидание своим противникам.

В 1907 году в «Братском листке», издававшемся в Минске, было напечатано стихотворение, посвящённое отцу Даниилу. Вот его первые три четверостишья:

Незаметный герой в небогатом селенье
Нашей Минской губернии жил –
Пастырь добрый, учивший о вечном спасенье,
Чистый сердцем – отец Даниил.

Было время крамолы врагов православья:
Бунт затеяла польская знать,
Омрачённая злобой и чувством тщеславья,
Силясь Польшу былую создать.

Там, где исстари русское царство сложилось,
Колыбель нашей веры была,
Вдруг повстанцев мятежная шайка явилась
И народ на мятеж подняла.

Таким образом, Винцент Константы Калиновский, избранный белорусскими националистами в качестве своего героя, полностью соответствует тем негативным характеристикам, которыми националисты необоснованно наделяют Михаила Николаевича Муравьёва-Виленского.

Банды Калиновского развернули террор против мирного населения Белоруссии: нещадно убивали – главным образом вешали – крестьян, православных священников и представителей других социальных групп.

В этой связи будет правильным именовать «вешателем» именно «нашего человека» Калиновского.

Прошлое – почему мы так мало знаем о своём настоящем прошлом?