Допотопные чудища в Вологодской губернии

Изучение истории российской палеонтологии курьезно. Это не просто белое пятно, а настоящая белая пустыня. Почти нет книг, фильмов и телепередач на эту тему. Даже про захватывающие раскопки остатков ящеров на Русском Севере, которые проводил на рубеже XIX и XX веков профессор Владимир Прохорович Амалицкий, написано лишь несколько небольших статей, хотя на основе этой истории можно снять не один фильм и написать не одну книгу. Только сейчас в издательстве «Фитон XXI» выходит первая полноценная биография Амалицкого с подробным рассказом о его жизни и работах, а также о судьбе его коллекции. Хочется верить, что это первая ласточка, за которой последуют другие издания про русскую палеонтологию. Предлагаем вашему вниманию главу «Яма государственной важности» — она посвящена второму году раскопок Амалицкого на местонахождении Соколки в Вологодской губернии.

Остатки наземных позвоночных редко сохраняются в геологической летописи. В. П. Амалицкий писал, что каждая ископаемая кость должна считаться «историческим памятником прежней жизни».

Владимир Прохорович Амалицкий

Такие памятники имеют не только научную, но и вполне осязаемую коммерческую ценность. Коллекционеры, меценаты, музеи платили большие деньги, чтобы получить интересные образцы.

Миланский музей купил скелет гигантского ленивца-мегатерия из Аргентины за 40 тыс. франков (20 тыс. царских рублей). Добыча, доставка и препарировка скелета парейазавра из Южной Африки обошлись Британскому музею в 4 тыс. фунтов стерлингов (40 тыс. руб.). Очень дорогим был отпечаток «первоптицы» археоптерикса, найденный в Германии. Министерство культуры не смогло выделить Берлинскому музею естественной истории 20 тыс. марок, которые требовал продавец. Ученых выручил владелец сталелитейных заводов В. Сименс. Он купил отпечаток и подарил музею. Археоптерикса выставили в отдельном зале, словно «Мону Лизу», а видовое название ему дали в честь Сименса (Archaeopteryx simensii).

Кроме костей и отпечатков продавались следы и яйца вымерших животных.

Яйца огромной птицы эпиорниса стоили по 2 тыс. руб., но в продажу поступали редко. Один французский ученый семь лет пытался купить такое яйцо и красочно описал, как их добывают туземцы: «Они зондируют своими копьями ил в болотистых дельтах некоторых рек до тех пор, пока не натыкаются на твердый предмет. В большинстве случаев это бывает простой камень, но все-таки они должны нырнуть в воду, разрыть ил и посмотреть — яйцо ли это или нет. Надобно заметить, что в этих речках масса крокодилов, которые иногда съедают водолаза. Это очень пугает других водолазов, и поэтому всегда очень трудно найти людей для таких поисков, даже за большие деньги».

Едва стало известно, сколько скелетов на Севере России нашел Амалицкий, ему поступили предложения от западных коллег о совместных раскопках.

Мюнхенская академия наук обещала большой кредит, причем без особых обязательств: Амалицкий мог сам решать, что оставить в России, что отдать в Германию. Похожие предложения сделали Британский музей, Баварская академия наук, американцы.

Однако Санкт-Петербургское общество естествоиспытателей считало, что раскопки надо продолжать под их началом. Амалицкий попал в неловкую ситуацию. Открытие полностью принадлежало ему, работы он мог вести с кем угодно, но он чувствовал моральные обязательства перед обществом естествоиспытателей.

Решение далось ему нелегко. «О себе я ничего не могу написать. Еду в Петербург делать доклад и везу две головы. До сих пор ничего неизвестно, или, лучше сказать, ничего не предпринято по вопросу о денежном пособии, а между тем меня „наши“, т. е. кабинетские, заставили отказаться от очень лестного предложения Циттеля, предлагавшего от Баварской Академии наук 2000 марок на продолжение раскопок при условии отдачи ему только второстепенных дублетов. Отказавшись от Циттеля, я нажил в нем недоброжелателя, что очень грустно, ибо от раскопки и в нашей Академии наук причинили мне некоторые неприятности.

Мне приходится отказываться от помощи таких учреждений, которые действительно могут быть мне полезными, в надежде на Общество, от которого едва ли можно что-либо ожидать. Итак, до сих пор мои открытия мне приносят только очень много беспокойства», — писал Амалицкий в декабре 1899 года.

Ситуация разрешилась неожиданно и быстро.

Приехав в Петербург делать доклад о своих находках, Амалицкий обнаружил, что был прав: «Мои раскопки увеличили еще более неприязненное отношение ко мне не университетских и вызвали довольно обидный скептицизм даже среди университетских. Мне пришлось заглаживать свою невольную вину и ходить с поклонами и повинною. Это не только мое впечатление, но и очень многих других».

Он сделал доклад на общем собрании Общества естествоиспытателей, затем выступил отдельно перед покровителем Общества, великим князем Александром Михайловичем. Тот проникся страстью Амалицкого, обещал поддержку и так энергично стал хлопотать о пособии на раскопки, что уже через четыре дня, 14 января, император подписал высочайшее соизволение об отпуске Обществу естествоиспытателей 50 тыс. руб. на добычу костей: по 10 тыс. ежегодно в течение пяти лет с 1900 по 1904 год. «Это тем более удивительно, что собственно общество просило только 30 000 руб. Еще более удивительно, что деньги (10 000 руб.) уже отпущены на этот год», — писал Амалицкий.

Общество естествоис­пытателей объявило экстренный созыв, на котором зачитали извещение министра финансов о соизволении императора. Новость встретили аплодисментами. В отчете заседания об этом говорилось такими словами: «Это ВЫСОЧАЙШЕЕ внимание и ВЫСОЧАЙШАЯ милость, которых удостоилось СПБ. [Санкт-Петербургское] Общество естествоиспытателей, возлагает на него обязанность оправдать оказанное ему доверие и употребить все старания и все силы, чтобы исполнить наилучшим образом работу, на которую царскою щедростью дарованы Обществу средства».

Ежегодные 10 тыс. руб. были солидной суммой.

Зарплата рабочих в Петербургской губернии в те годы составляла 20–30 руб. в месяц, в среднем по стране — 16 руб. Профессора зарабатывали 200–300 руб. в месяц, то есть около 3 тыс. в год.

Но, если сравнивать со схожими мероприятиями, раскопки Амалицкого покажутся не слишком дорогими. Одна из северных экспедиций барона Толля обошлась казне в 60 тыс. руб. На доставку туши мамонта с Колымы в 1901 году государство выдало 16 300 руб., а на установку скелета с чучелом и их научную обработку еще 15 тыс.

Однако и величина пособия, и сам факт его получения были непривычными для русской геологии. Амалицкому даже не удалось потратить все деньги: только за первые два года он сэкономил 2,5 тыс. руб.

Вместе с пособием на Амалицкого взвалилось бремя ответственности, о котором ему постоянно напоминало Общество естествоиспытателей и лично его председатель А. А. Иностранцев. «Теперь дело стоит за мною, чтобы оправдать доверие Государя, как сказано в рескрипте великого князя. Я просто изнемогаю под этой ответственностью, ибо теперь вопрос поставлен ребром: „тебе оказано больше того, что ты просил, а ­потому оправдай себя!“ Иностранцев требует от меня энергии, а я страшно боюсь спешить, чтобы с первого же шага не напутать, а потому страшно волнуюсь», — писал он…

Летом 1900 года Амалицкий вернулся в Соколки и предложил деревне Ефимовской подписать долгосрочный контракт на аренду земли. Крестьяне собрались на сход, обсудили предложение и разрешили Амалицкому «производить раскопки костей и других ископаемых остатков» в местности Соколки за 1 рубль 25 копеек с квадратной сажени земли в год. Они обязались «не дозволять никому другому производить какие-либо раскопки» в Соколках, пока Амалицкий не кончит всех работ. «Сей приговор» скрепили подписями, помощник волостного старшины поставил на документе печать и заверил у земского начальника.

Конец мая выдался дождливым, даже реки вышли из берегов, но к приезду Амалицкого распогодилось, не было ни ливней, ни гроз, ни жары, ни ураганов. Погода стояла прекрасная. Мужики охотно шли к нему работать. «Были случаи, когда на работу просились крестьяне очень дальних деревень, объясняя свою просьбу интересом дела. Работа шла нервно, оживленно, весело и „семейно“, как говорили крестьяне, т. е. дружно», — вспоминал Амалицкий.

За лето на раскопке трудилось полсотни рабочих. Среди палеонтологов ходила байка, что Амалицкий платил землекопам три копейки в день и выдавал по рюмке водки. Это не так. Судя по отчетам, зарплаты были в сто раз больше, а водки не полагалось.

Ежедневно на оплату труда землекопов у Амалицкого уходило около ста рублей. В целом за сезон 3,5 тыс. В праздники и воскресенье раскопки не проводились.

По меркам уезда, Амалицкий платил очень хорошо. Проведя на раскопке месяц, крестьянин мог заработать рублей двадцать — тридцать. А цены здесь были такими: пуд (16,38 кг) ржаной муки стоил 1 рубль, фунт (0,4 кг) коровьего масла — 28 копеек, пуд мяса — 3 рубля, пуд трески — 2,6 руб­ля, куриные яйца по копейке штука. На месячную зарплату работник Амалицкого мог купить 3 тыс. яиц или 160 килограммов говядины.

В 1900 году Амалицкий сильно увеличил площадь раскопки. В первый год она составила 100 м2. Теперь Амалицкий задал раскоп в 350 м2 и в отчете написал, что работы пошли в более грандиозных размерах.

Верхний твердый слой песчаника для скорости подорвали порохом, и вскоре под лопатами и ломами показались конкреции. Амалицкий решил оставлять их на поверхности раскопа и не торопился убирать в ящики. Ему хотелось «составить понятие о взаимном их соотношении и о первичном залегании костей на дне бассейна».

Самые богатые участки находились в северном крае линзы. Здесь нашли два больших скелета парейазавров с такими «скученными костями», что «каждый из них представлял в общем одну бесформенную, с очень причудливым характером, конкрецию».

«Сметливые русские рабочие», как их назвал один журналист, быстро научились различать ящеров и узнавали их уже в конкрециях. Появление парейазавров вызывало радость, шутки и остроты. Их встречали как старых знакомых, остатки других ящеров оставляли крестьян равнодушными.

Прошла половина лета, когда на раскопе случилось важное событие.

О нем красочно рассказал Александр Павлович Чехов, брат писателя Антона Павловича Чехова. Он опубликовал две большие статьи про Амалицкого, допустив забавный ляп. В одной статье написал, что важный день выдался прекрасным, в другой — что день был ненастным.

У Соколков неожиданно остановился пароход, чего никогда прежде не случалось. По сходням на берег сошел местный епископ. С помощью веревок толпа народа помогла ему подняться по крутому обрыву на раскопку. Епископ приплыл, чтобы лично посмотреть раскопки, о которых в округе ходило много толков. Он пообщался с Амалицким, поинтересовался ходом работ и допотопными чудищами. Уезжая, пожелал Амалицкому успехов и преподал работникам архипастырское благословение.

Епископ был не единственным гостем. На раскоп приходили местные чиновники, учителя, любопытствующие крестьяне. Постоянно прибегали деревенские мальчишки, их много на фотографиях Амалицкого, они одеты в старые, подпоясанные веревками пиджаки, на головах у них картузы, на ногах сапоги не по размеру. Только бабы избегали раскопки и старались не ходить мимо, особенно по ночам. «Боятса», — объясняли Амалицкому крестьяне.

Конкреция с черепом парейазавра. Фото В. П. Амалицкого

В 1900 году раскопки продолжались два месяца. Амалицкий извлек из чечевицы более тысячи пудов конкреций (примерно 26 тонн): столько же, сколько в 1899 году. Но в целом успехи показались ему более скромными: в 1899 году этот объем собрали с площади в три раза меньшей. «Скученность костей и относительное богатство ископаемыми» стали не такими большими. После беглого осмотра новых конкреций Амалицкий насчитал в них «15 более или менее целых скелетов».

Местонахождение казалось неисчерпаемым.